Получалось, что это только сам сержант, а именно его фамилия была Федько, считал, что он желанный жених, ни девица, ни папаша так не думали, а мне и вовсе отвели роль жертвенного агнца.

Вот и воспользовался я тем, что «Новый год, туда-сюда» и отправился в увольнительную не в город, а сразу на их железнодорожную станцию, откуда уехал первой же электричкой до Весьегонска, не разбираясь…

Я отлично понимал, что если бы не Новый год, меня сцапали бы уже на станции, но, благодаря празднику, за двое суток я успел уехать от своей части километров на четыреста. Я ехал куда придётся, сходил, где придётся, снова садился и ехал, предпочитая спать в электричке днём, а ночью ехать и не спать, чтобы не попадаться. Куда я еду и как мне не попасться, я не знал, я только украл ещё в Весьегонске ватник, который забыли или просто оставили ремонтники, пока пошли обедать или пить пиво, и засаленную шапку ещё на какой-то станции. Вещи эти воняли нещадно, это было отвратительно, но я сам за пять дней стал вонять почти так же, поэтому вполне слился.

У меня не было документов, и то, что меня не «принял» ни патруль, ни милиция, я списывал на необыкновенную удачу, и то же посленовогоднее время, когда все немного расслаблены. Но куда хуже дело обстояло с деньгами, ещё немного, и я начну голодать. Собственно говоря, уже начал, потому что я растягивал последние рубли на хлеб, а воду набирал из-под крана, но, сколько я так протяну? И куда еду? Я пока не знал… ведь за то, что я оставил часть, я считаюсь дезертиром, а значит, мне грозит трибунал, дисбат и прочие «прелести», так что перспективы самые что ни есть печальные. Если только пойти сдаться, рассказать всё… но чем это поможет? Только тем, что не отправят в прежнюю часть, и Олечкиному папе я не попадусь на расправу за «поруганную» честь его странной дочки, устроившей такую корриду вокруг себя то ли со скуки, то ли от неуверенности в собственной привлекательности, а может и просто на спор, что было вполне вероятно и всего глупее.

Но Олины мотивы меня давно не волновали, признаться, я и думать о ней забыл, а вот моя будущность представлялась всё более безрадостной. К бандитам податься каким-нибудь, что ли? Только где их взять, это же не на стройку прийти записаться в разнорабочие, но туда документы нужны, я давно бы уж пошёл…

Вот об этом думал я, засыпая на очередной станции, где меня сморил крепкий сон, хотя мои ноги мёрзли, я это чувствовал, как сквозь тощую кирзу проникает мороз, но голова так устала, что я не мог уже владеть ею…

– Парень! Э, герой, ты чего тут дрыхнешь?.. Ты чей? Проснись, проснись, давай, – меня трясли за плечо весьма настойчиво и жёстко.

Я разогнулся, чувствуя, как больно намяла бок обломанная ручка старого пластикового сиденья, из которой торчал железный штырь.

Разлепляя воспалённые глаза, потому что спать приходилось в лучшем случае часов по шесть в сутки и то с перерывами, я пробормотал:

– Ш-ш-то… а? Я… ну…

– Ты пьяный, нет? А ну…

– Д-да нет, я… – я разглядел милиционера, уже не очень молодого, но всё с сержантскими нашивками, не иначе разжалованный какой-то…

– Чего «я»? Документы давай.

– Ш-што?

– Документы-документы! – всё требовательнее проговорил милиционер, становясь всё больше похож на какого-то фашиста. По крайней мере, мне от него, как от фашиста захотелось сбежать…

– Погоди, командир, – раздался откуда-то немного осипший голос, и небольшая рука тронула его за рукав форменной шинели. – Со мной парнишка, вот и документ.

Между пальцев этой самой руки, спрятанной в перчатку, торчала пятидесятидолларовая бумажка, свернутая несколько раз.

– С вами? – милиционер растерянно обернулся, глядя на обладателя, а, вернее, обладательницу руки, мне она не была видна за ним самим и спинкой сидений. – Вы… ты уверена, сопля? Тебе самой-то сколько? Школу хоть кончила?

– Не грубите, сержант, не то документ могу и спрятать, – невозмутимо ответил голос.

– А… а я что… а ничего я… я только…

– Ну вот бери и вали, – негромко и даже мягко продолжил голос. – Если приведёшь кого, учти, скажу, что ты у нас деньги украл и хотел меня изнасиловать, а моему брату нанёс травмы, вон он, в синяках весь. Сядешь.

Милиционер взял банкноту, и, оборачиваясь по сторонам, отошёл от лавки.

– Спасибо! – проговорил я ещё невидимой спасительнице, голос у неё был тонкий, нежный, но говорила она так уверенно, что мне представилась всё же взрослой дамой лет сорока пяти.

– Да какое там спасибо, вставай давай, электричка вон, подходит… Идём!

Она поднялась, оказавшись очень тонкой в теплой куртке и чёрных джинсах и шапочке надвинутой так низко на нос, что и носа-то этого не было видно, а подбородок спрятался в большущий воротник свитера и шарф.

– Не глазей, дубина, скорее, на перрон! – скомандовала странная девчонка.

Но едва мы выбежали на перрон к подходившей электричке, она остановила меня, удержав за рукав, и потянула за угол станции, в темноту.

– Ты что? Электричка же…

– Ш-ш-ш! – она приложила палец к губам и кивнула по направлению к освещённому входу. Оттуда, спеша выходил давешний ментик в сопровождении военного патруля.

– Как ты узнала?! – удивился я, шарахаясь, хотя мы тут были в полной темноте как в засаде.

– Ну… Гнильца всегда в людях есть, но в некоторых так смердит, что не перепутаешь, – светила странная девица, теперь я видел, что она молодая, вернее чувствовал. – Сейчас другая электричка будет, её тоже пропустим, а вот на той, что через десять минут и уедем. Вернее, ты уедешь… Хотя… ладно, я помогу тебе, но только чуть-чуть. Ты что, солдат? Вернее, дезертир получаешься? Чего сбежал? Били или ещё похуже? С виду ты не слабый парень, хотя тощий… посильнее нашлись?

– Ну я… это…

– Не убил хоть никого?

– Нет! – испугался я.

Она посмотрела на меня из-под шапочки.

– Ладно… допустим. В честь Рождества поверим…

– А уже Рождество?! – удивился я. – Это я неделю уже…

– Неделю? Это много… – в свою очередь удивилась девушка. – Переодеться тебе надо, но главное, помыться, воняешь, как… Идем!

И мы двинулись к следующей электричке и, отправились на ней, снова не знаю, куда, названия здешние мне были незнакомы, только вначале я что-то запоминал, пытался держать в памяти направление, но сбился очень скоро, а потом и голова стала работать плохо. Вот сейчас, куда ведёт меня эта девушка? Мне было всё равно, я не видел даже её лица до сих пор, только слышу голос, и этот голос почему-то мне нравится и даже привлекает, прямо-таки ведёт за собой. Возможно, сейчас я пошёл бы и за рёвом марала, но я не хотел об этом думать.

Когда она меня разбудила выходить, было ещё темно, но учитывая, что я ехал всё севернее и севернее, здесь может быть темно весь день, ещё январь, пока день значительно прибавится, сейчас десятый час, едва светает…

Мы вышли из электрички, какой-то немаленький город.

– Идём, выспаться тебе надо, поесть и превратиться в обычного парня, а не в подозрительного бомжа, тогда и…

– Что тогда, бросишь меня?

Она вздрогнула почему-то и обернулась.

– Я тебя и не брала, чтобы бросать, – мрачно произнесла она.

Но я с этим не согласился.

– Нет, взяла, подобрала, как бездомную собаку. Никто на той станции не пошевелился даже, а человек двенадцать там точно было кроме тебя.

– Ну значит, я глупее всех, – ответила девушка, отворачиваясь, и я опять не разглядел её лица.

– Ты меня спасла, значит, теперь за меня отвечаешь.

– Очень удобно, – пробормотала она.

В киоске у вокзала она спросила, где сдаётся квартира и, получив адрес и разъяснения, как добраться, мы отправились. Оказалось, близко. Здесь она отправила меня мыться, а сама ушла куда-то и вернулась уже, когда я распаренный и, наконец-то чистый, вышел из ванной убогой и темноватой, но зато снабжённой всем, чтобы превратиться в цивилизованного человека. Одежды своей я не нашёл, поэтому обернулся в полотенце. Когда она вошла, я только включил чайник на длинной кухне, каких много у нас в Питере, но там даже такое убожество выглядит величественно, а здесь убого и как-то криво.