А мне хотелось, чтобы меня считали равным. Поэтому я спокойно отправился в военкомат. Прошёл медкомиссию, о старой травме я не сказал ни слова, да и не беспокоила она меня уже больше двух лет, а потому мне выдали призывное и обязательство явиться на сборный пункт третьего мая 1999 года. Я и явился, отпраздновав накануне с друзьями отходную. Выпили изрядно, но похмелья не было, потому что я научился правильно дозировать свои возлияния к очередным шуткам моих приятелей.

В военкомат меня провожали всё те же мои друзья и девочки, родители так и не пришли, будто подчёркивая отторжение, которым решили наказать меня. Это уже не было даже обидно, мне показалось, что я взрослый, а они дети, потому что я непременно пошёл бы им навстречу, если бы только они хотели. Но пока им этого не хотелось… если учесть, что родители для меня были до сих пор самыми близкими людьми, это как-то ослабило, оголило меня, захотелось совершить что-то, что, наконец, обратит их внимание на меня, но я пока не мог придумать, что. Пока военком, просматривая моё дело, не взглянул на меня с вопросом в глазах.

– Так ты из мажоров, что ли, сынок? – он усмехнулся. – Куда, в Кремлёвскую роту тебя отправить? Или на флот, шутки ради?

– Нет, отправьте меня в Чечню, – сказал я, мне казалось, что я даже должен туда проситься, война всё-таки, а если я в солдаты, то, как могу быть в стороне?

Он выпрямился, посмотрел на меня.

– Ты знаешь… с этим не играй, вот что, – сказал он. – Для начала: новобранцев сейчас в Чечню не берут, туда по контракту идут парни, взрослые. И потом, даже если… куда я тебя, двухметрового? Ни в танк, ни в БТР тебя не затолкать, ходячая мишень…

– Ну, тогда хоть на аэродром, хотя бы каким-нибудь техником.

– Это тоже уметь надо, Воронов, «техником», учиться надо было, а не дурня валять.

– В Кремлёвский полк не отправляйте, – негромко добавил я, поднимаясь, чтобы выйти.

– А вот это очень глупо, Роман Романыч, – заметил военком.

– Пожалуйста… – пробормотал я.

– Посмотрим. Иди, – он уже отвернулся.

В результате отправили меня связистом в военную часть под Вышний Волочёк. Пока была, что называется, «учебка» всё шло отлично, и ребята были как ребята, не без глупостей и недоразумений, рассказов о геройствах на «гражданке» и толпах девушек, которые, якобы не могли дождаться их возвращения. Не знаю почему, но я всегда легко отличал правду ото лжи или вымысла, и меня эти рассказы не трогали, веселили иногда своей детской нелепостью, но никогда не раздражали. Когда меня спрашивали, сколько у меня было девушек до призыва, я честно не мог ответить, и мне вопрос-то был странен, считал я, что ли? И вообще, кто считает? Поэтому, когда я замялся, ребята подняли меня на смех и объявили девственником. Но я не обиделся, право, лучше это глупое прозвище, чем рассказывать небылицы о девушках, которые, роняя слёзы, пишут мне письма каждый день.

Но «учебка» через три месяца кончилась, и нас развезли уже в части, наша стояла недалеко от посёлка или городка Любегоши. Население там было, кажется, не больше, чем вся наша часть, и когда нас отпускали в увольнительные, мы мгновенно становились первыми парнями на этой деревне.

И всё бы ничего, служба шла своим чередом, «деды» и сержанты бывало и дурили, как настоящие самодуры, но, думаю, без перебора, так, могли разбудить среди ночи и заставить отжиматься целый взвод, или одеваться, а после раздеваться, и так раз пять за ночь, или брали «на крепость», а это значило, что строили весь взвод и лупили со всей дури в живот кулаком, или ногой, но без сапога, не ужасайтесь, надо было вовремя сгруппироваться, и дело с концом. Если не устоял и упал, ну придумывали какое-нибудь обидное прозвища и обзывались недели две, пока не забудут. Всё как у всех, полагаю. И всё как везде, и время шло даже и не очень медленно, хотя было здесь довольно скучно, впрочем, на мою прежнюю жизнь настолько непохоже, что поначалу это забавляло и развлекало меня, я даже взялся вести что-то вроде дневника, где описывал происходящее. Мои товарищи писали письма домой, а я вёл вот этот самый дневник. И так споро дело у меня пошло, что довольно скоро я исписал одну общую тетрадь и принялся за новую, пришлось купить в канцтоварах, чем вызвал новую волну насмешек.

И всё было мирно и ровно, пока в одной увольнительной я не познакомился с девушкой Олей. Милая девушка, симпатичная, кажется, в прошлом году окончила школу, значит, моя ровесница, как я посчитал, в первый раз мы встретились на танцах, где потанцевали под «Ласковый май» и «Hotel California», я даже влюбился немного, я всегда быстро влюблялся, ещё лет с пяти, правда ненадолго, она хорошенькая, с большими карими глазками, которые так мило блестели в полумраке дискотеки и плохо освещённых улиц, тёмно-красными губками с небольшими тёмным пушком, впрочем, пушок у неё позже обнаружился всюду, темный и довольно густой, наверное, свидетельство горячего темперамента, как я думал позднее, с круглой попкой, упругими грудками, что упирались мне примерно в пупок, когда мы танцевали, волосы у неё пахли какой-то кошмарной туалетной водой, из тех, что продавались у них здесь на рынке, но мне нравилось даже это, казалось, что она среди своих подружек и моих бывших подруг и одноклассниц самая милая, потому что искренняя и настоящая, откуда мне было знать, что я ошибаюсь…

На второе свидание мы пошли в кино, смотрели что-то с Ван Даммом, я впрочем, отвлёкся сразу же и мы стали целоваться, и это тоже было мило, слюняво, с сопением и неловкой вознёй, но мне нравилось и это. А когда на третий или четвёртый раз Оля позвала к себе, сказав, что родители уехали, я расхрабрился и… ну ничего особенного тут не расскажешь, всё как у всех, как говориться…

Я, в общем-то, пользовался и раньше вниманием Волочковских дам, в основном одиноких или «соломенных» вдов, которые кормили и пускали переночевать после того, как я им какой-нибудь воды натаскаю или полью огород, или дров наколю, пришлось научиться, между прочим…

А тут вроде как влюблённость, юная бескорыстная страсть, в общем, я остался с ней на всех правах её парня, и, не подозревая, что не я один, оказывается, у неё возлюбленный…

Очень скоро выяснилось, что наш сержант, из самых отмороженных придурков, между прочим, тоже встречался с ней, причём имел далеко идущие намерения, потому что отец у неё был местный бизнесмен, хозяин городских саун со всеми их «чудесными» и очень доходными подробностями, но заработки имел, как вы понимаете, очень хорошие и самые плотные связи с бандитами тоже. И сержантик там был свой, и Олечка его привечала во всех отношениях, для чего, спрашивается, ей понадобился я, мне было невдомёк, когда всё открылось, и сержант устроил мне настоящую «ночь террора», сказав, что если выяснит, что я его Олю лишил невинности, то мне конец. И не от него лично, но от Олечкиного отца.

Вся беда была в том, что мне Оля досталась весьма опытной девушкой. Не знаю уж кто, когда обучил её всем этим премудростям секса, но вряд ли это был один человек, потому что действовала она как-то рассудочно и деловито, и это совсем не сочеталось с её юным невинным образом. Как сержант намеревался выяснять, кто там испортил его завидную невесту, я не знаю, думать о том мне было недосуг, мне хватило помятых рёбер и как следует разукрашенной физиономии, за которые я ещё и три наряда получил и чистил картоху как проклятый, начиная её ненавидеть, а сержанта на два дня заперли на гауптвахту. Вечером я случайно увидел, а точнее, услышал, что к части подъехали несколько серьёзных автомобилей, буксуя в высоком снегу…

Надо сказать спасибо нарядам и картохе, из-за которых я так поздно шёл в казарму, потому что в результате я услышал разговор прапорщика с приехавшими, в одном из которых я узнал отца Оли.

– …Хорошо, завтра Воронова в увольнительную и отправим, будет сделано. Новый год, туда-сюда… Несчастный случай в увольнительной, чего проще, – и он гадко захихикал. – Чего только по пьяни солдатня не творит… если что на Федько и спишем, так что получат оба по заслугам…