Когда популярность скелета начала мешать работе, Озерову пришлось выпроводить всех из кабинета и закрыть дверь на ключ.

На перемене, оказавшейся короче, чем он себе представлял, Кирилл снова стал исследовать забитый до основания шкаф. Некоторые картонные коробки старого образца рассыпались прямо у него в руках. Он нашел массу того, что ни разу даже не вскрывалось и пролежало здесь не один десяток лет.

Следующие три урока прошли не так успешно. Пятый класс показался неуправляемой стаей мартышек, которые только, может, на жалюзи не раскачивались. И он должен был рассказывать им о покрытосеменных растениях! Разве что о бананах. Озеров дал себе слово тщательнее подготовиться к их уроку в следующий раз.

В шестом «Б» он должен был рассказывать про медуз. Ему удалось зацепить их внимание фактами о самых ядовитых тварях. Португальский кораблик, от одного прикосновения к которому погибает рыба, особенно поразил воображение мальчика по имени Емеля, с раскрасневшимся лицом и всклокоченными волосами. Кирилл совершил огромную ошибку, позволив ему дважды рассказать о гигантских медузах размером с акулу, которых он видел в морском заливе Города Дождей. Подробное описание их щупалец и увлекательная история про то, как дедушка Емели боролся с ними уже на берегу, довели класс до истерики.

Последний урок Кирилл провел на автопилоте, рассеянно пытаясь запомнить поток новых лиц, отмечая особенности, склонности, портреты и характеры новых учеников и к финалу даже позабыв, какой класс у него был.

Ему казалось, что день давно уже должен был закончиться, но впереди его ждала первая встреча с порученным классом и неприятный разбор полетов по поводу прошедшей драки и потопа, устроенного в туалете.

Озеров не любил никого обвинять и терпеть не мог школярства. Он понятия не имел, как говорить об этих событиях с детьми. Пока что он решил отдельно разобрать драку с участниками инцидента и вместе со всем классом – случай с потопом, потому что про него было известно мало.

Кирилл быстро заполнял в перерыве журнал, когда вдруг почувствовал, что за ним пристально наблюдают. Он поднял глаза и увидел красное мальчишеское лицо: ошалелый взгляд, светлая челка, волосы прилипли к мокрому лбу, нос плотно прижат к краю кафедры.

– Вы испугались, Кирилл Петрович? – спросил мальчик высоким голосом с плавающей интонацией.

– Не очень. Хорошее настроение, Емеля?

– Сегодня в столовке Ибрагимов хотел облить меня соком, но пачка лопнула у него в руках.

– День начался удачно, но не для Ибрагимова, – проговорил Озеров, продолжая торопливо писать.

– Я хотел вас спросить…

Кирилл постарался скрыть страдание на лице. Колбасов сегодня извел его вопросами про медуз, на которые чаще всего сам и отвечал. Он весь урок тянул руку, и не спрашивать его совсем было бы слишком жестоко, но стоило дать ему высказаться – и начиналось словоблудие.

Озеров отложил ручку и серьезно спросил:

– Что тебя интересует?

Емеля посмотрел вокруг. Видно, он еще не придумал темы для разговора. Звук «Ч» у него получался с легким присвистом, как «Чью».

– А чей это череп у вас на столе?

– Человеческий.

– Он настоящий?

– Хочешь проверить?

– Да. Я бы… э-э… изучил его.

– Держи. Только не уходи с ним далеко.

Кирилл посмотрел на часы и понял, что должен идти в свой класс. Он написал еще одну строчку в журнале и поднял глаза – кабинет был пуст: исчез Колбасов, исчезла и голова Гришани.

Озеров охнул.

Через секунду из коридора послышались дикие вопли. Приоткрыв дверь, Кирилл увидел, как мимо пробегают, весело визжа, девочки из начальных классов. Их банты трепетали.

Следом, хохоча голосом злодея и пыхтя, бежал Колбасов – перед собой он держал череп.

Челюсть Гришани болталась: он ритмично постукивал зубами.

В школьной рекреации стояло старое пианино. Цвет – шоколадный, педали – две.

Жизнь пианино медленно приближалась к концу.

Ни один из его родственников, будь то изящный «Чиппендейл» или сверкающий «Пегас», не пережил того разнообразия применений, какие выпали «Красному Октябрю». В раю музыкальных инструментов ему будет что рассказать домре и контрабасу.

Например, по утрам на инструменте играли «Собачий вальс», по вечерам – Баха и Моцарта. Ничто, однако, не исполняли так часто, как импровизации: бессмысленные и беспощадные.

Сидя на пианино, ели мороженое и сосиски в тесте. На лакированную, когда-то гладкую поверхность проливали сок и лимонад. По ней царапали гвоздем и монеткой, в нее тыкали ручкой, на заднюю стенку прилепляли жвачку. С высоты пианино на спор делали сальто, в него тысячи раз врезались комки детских тел, состоящие из визга, восторга и безумства.

Пятнадцатого сентября 2002 года в него врезался Сережа Зойтберг, весящий в свои четырнадцать девяносто два килограмма. Изображая ласточку, он не заметил, как отказали рулевые перья, проломил боковую стенку и оставил в дыре детскую непосредственность, деньги родителей, последние остатки ума и юношеские мечты о полете.

Шестнадцатого января 2010-го Сашенька Чуксина из начальных классов со старанием выковыряла белую клавишу, найдя звучавшую ноту лучшей на свете. До сих пор девочка хранит похищенный артефакт в бабушкиной шкатулке.

Пианино погибало, но это длилось уже так долго, что вся его жизнь стала одной великой трагедией. Поэтому, чтобы рассказами о прожитом до слез растрогать контрабас и чтобы у домры от удивления полопались струны, пианино пыталось выстоять, всеми силами собирая на своей поверхности шрамы как доказательства принесения себя в жертву испорченным людям.

Сегодня инструмент еще надеялся выжить, когда, разложив учебники по английскому и сосредоточенно водя по графам карандашом, на его крышке доделывал домашнюю работу большеглазый мальчик.

Его прическа выглядела так, будто он лег спать с мокрой головой и, подняв ее с подушки, сразу отправился в школу. На пиджаке, выглаженном с утра, красовался меловой узор, частично размазанный чьими-то пальцами. В левой руке мальчик держал карандаш, в правой – зеленое яблоко, которое периодически надкусывал и откладывал в сторону, на полированную крышку «Красного октября».

Пианино ничего не имело против того, чтобы быть столом, но оно отчаянно взвизгнуло, когда другой мальчик, коренастый, с большой головой, поднял резко крышку и хлопнул ею…

Как обожженные мотыльки, шелестя красочной бумагой, учебники полетели на пол. Зеленое яблоко перевернулось в воздухе, открыв выгрызенный рот, и покатилось по грязному полу.

Илья не знал, что ударит первым. Поток возмущения целый день пробивался сквозь шаткую плотину воспитанной сдержанности.

Сначала они перед самым звонком спрятали его рюкзак, затем на уроке незаметно достали спортивные штаны и повесили в классе на кактус.

Перешептывание за спиной, тычки в бок на уроке истории, штрихи мелом на пиджаке – весь оставшийся день мальчик нервно оглядывался, ему казалось, что кто-то ползает у него между лопаток.

Они говорят, что все это в шутку. Но шутили-то они явно не над самими собой.

Их было трое, они действовали в разные промежутки времени, и для Ильи эти насмешки слились в долгий мучительный день. А еще из-за конкурса по математике он не успел сделать английский язык…

Иногда ему снился такой кошмар: большое серое мешковатое чудище поднималось на него, улыбаясь щербатым ртом. Илья бил его по кабаньей морде, не причиняя никакого вреда.

У коренастого мальчика с большой головой тоже в лице было что-то кабанье – так казалось из-за его кривоватого носа и сощуренных глаз.

Да, Илья ударил первым, но как-то неуверенно. Все-таки перед ним был живой человек, чувствующий боль. Пускай с кабаньей мордой, но все же…

Пальцы не успели сложиться в кулак и, словно грабли, зацепились за рукав обидчика. Тусклые глаза его противника на мгновение округлились, он, будто имея вагон времени, презрительно посмотрел на побелевшие костяшки пальцев, сжимающих его пиджак, и выкрикнул: