Посреди ночи он вошёл в спальню Юдифи и любил ее так долго и страстно, что под утро вконец измотанная девушка уснула, не договорив слов любви, лившихся из неё рекой. А вот Гарри не спал- близился рассвет. А с ним и неуёмное желание жить. Дикое, страстное. Он бросил взгляд на Юдифь- та, словно ангел, спала рядом. Ангел…Она ведь и не грешила? Даже в кровать себе пустила лишь тогда, когда они тайно обвенчались. Так что перед Господом она чиста. Следовательно, убив её, он не обрекает её чистую невинную на муки ада…. А вот если он этого не сделает- всю оставшуюся жить станет гнить в тюрьме.

Когда Гарри отнял подушку от мертвенно-бледного лица Юдифи, то зарыдал в голос, бросившись обнимать ее уже начинающее холодеть тело. ” Зачем, зачем вы отняли её у меня?!”- заорал он, обращаясь неизвестно к кому. И тут все тот же насмешливый голос точно откуда-то сверху произнес:” Нам не нужна она. Невинная душа- это ваш ребенок, которому ты не дал родиться”. Гарри, для которого теперь стали понятны и та теплота во взгляде, что появилась в последнее время у Юдифи, и её внезапное пристрастие к вышивке ( так трогательно несчастная готовила приданое для младенца, хоть и была замужем за одним из богатейших мужчин этого континента). И то, как она изредка машинально клала руку на живот, а выражение её лица становилось таким мечтательным… Он своими руками убил своего же ребенка?! Ребенка и любимую женщину?!

Гарри точно с ума сошел- он то пьянствовал оставшиеся дни, никого не подпуская к спальне Юдифь, ссылаясь на то, что хозяйка нездорова. То безумно хохотал невпопад, пугая этим оставшихся слуг, то вел долгие беседы с покрывающимся трупными пятнами и начинающем разлагаться телом жены. Та смотрела стеклянным взглядом мутных глаз куда-то позади него, чем очень раздражала.

” Поговори со мной. Вернись ко мне”- не раз взывал он к трупу. И в этот вечер было также, лишь с одной единственной разницей- слегка протрезвев, он вспомнил, что обладает невероятным по мощности колдовским средством. Бросившись из спальни в кабинет, он зажёг чёртову руку. Отчаянно ожидая ее ответа, нервно кусал губы.

-Верни мне их! Верни! – взывал он к руке. Пламя окрасилось в алый, точно свежая кровь.

Цена будет высока. зазвучал гул голосов, будто такие же мученики как он пытались предостеречь.

-Я согласен на любую цену!

Душа…. угасая прошелестела рука- Твоя душа…

Попятились в ужасе, Гарри пару мгновений силился понять, что же от него требуется, но после, склонился над рукой, обдавая ее парами алкоголя.

-Забирай!

В эту ночь вернулась Юдифь. Вернее, лишь её оболочка. Сама она была точно мертвая – ни улыбок, ни ребячливых вопросов обо всем на свете, ни ласки, светившейся во взгляде. Точно живой труп слонялась она по комнатам, отказываясь от еды, молчаливая, печальная. На все попытки разговорить, обнять, она отстранялась. Но самое страшное произошло на следующую ночь- проснувшись один, Гарри тут же кинулся искать Юдифь. И нашел её – она сидела на полу посреди гостиной, спиной к нему. В одной тонкой ночной рубашке. Плечи ее мелко подрагивали, а чавкающие звуки заполняли тишину. Гарри зашёл с другой стороны – и его едва не стошнило от отвращения. Жена с безумным взглядом и блаженной улыбкой на лице с аппетитом пила кровь из перекушенной шеи одной из своих любимых маленьких собачек, которых он для нее заказал аж из самого Лондона.

Господи, Юдифь… он протянул к ней руку, но жена отпрыгнула, точно зверь, встав на четвереньки. А затем зарычала утробным голосом, капая кровавой слюной на белоснежную рубашку:

-Не смей его вспоминать! Ты делаешь мне больно! Больно!

Гарри в ужасе глядел перед собой, не зная, что делать. Как вдруг Юдифь мешком осела на пол, в ее облике промелькнули прежние милые черты. Тем нежным голосом, которым она шептала ему признания в любви, она произнесла, печально глядя на него:

-Отпусти нас, Гарри. Мы страдаем, очень страдаем. Наше место не здесь.

А затем ее лицо вновь перекосила жуткая гримаса. ” Она теперь наша! Ты сам её отдал! Её и младенца!” – точно сломанная кукла, которой управляет злобный кукловод, Юдифь вдруг резко поднялась, вытянувшись, касаясь пола одними кончиками пальцев. И принялась безумно дергать руками и ногами, словно танцуя. ” Наша, наша”- гоготал злобный голос. Из глаз Юдифи катились слёзы. Гарри бросился к ней, но будто на невидимую стену налетел. Ударившись, он отлетел назад, но упрямо пополз вперёд, желая лишь одного- прекратить этот жуткий спектакль. И тут пришло озарение. Он знает, что делать. Как спасти их души! Он не смог спасти Маргарет, будучи слишком маленьким, но жену и ребенка спасет.

Бросившись наверх, сопровождаемый диким воем и хохотом жены, он залез на чердак. Последний раз взглянув на небо, он раскинул руки и прыгнул вниз….

-Ну что ты копаешься? Альма, режь скорее – изрядно помолодевший Тод Банкрофт держал труп бывшего зятя за предплечье. Его дочь, Альма, такая же юная, чертыхаясь, пилила ножовкой сухожилия. Неподалеку стояли Томас и Джемма, что-то тихо обсуждая между собой.

В следующий раз надо бы попросить красоты. недовольно поморщилась Альма, заметив свое отражение в блестящей стальной глади ножовки.

Тогда он затребует ещё родственников, Альма. И? Кого ты собралась отдавать?? Мы и так должны переезжать каждый раз, когда … он не закончил, но дочь виновато кивнула- Чертов Томас, видите ли, слишком правильный, чтобы кого-то приводить. – в сердцах бросил Тодд- Ну а нам с твоей матушкой это и вовсе не осуществить.

-Усыновить? Разве вы не можете взять кого-то… – парировала Альма, поднимая кверху культю Гарри- Ну, вот, теперь только выдержать в моче и соли, потом церковь – она брезгливо поморщилась на последнем слове- Воск, сушка, снова воск – и новая рука славы готова.

-Усыновить? – старик Банкрофт, казалось, задумался – Не знаю, пройдет ли такая штука с Сатаной, но….

Garry – sweet berry -Гарри – сладкая ягодкаРаньше вместо карандаша использовали для подводки тушь.

19. Милая Дорис

Сегодня… Сегодня они придут…Уже сегодня! сдавленный плач матери едва слышен в отдалении, но бабушка всегда говорила, что у меня острые ушки, которые отлично слышат всё, чего им слышать не стоит. Вот и сейчас я, помимо воли, прислушиваюсь- мама плачет, изредка пеняя отцу в том, что он ничего не делает. А тот лишь глухо вздыхает и пытается успокоить маму тем, что эта жертва- ради мира, ради спасения сотен тысяч жизней. Мама срывается на визг, а затем ко мне врывается Мейвис с побледневшим лицом, и принимается спешно собирать меня на прогулку. Она буквально волоком тащит меня по дорогим персидским коврам, чтобы я не застала финала драмы, разворачивающейся в кабинете отца.

На улице слякотно. Осень вступила в свои права, щедро брызнув ярко-оранжевой и красками краской на кроны деревьев, на листья под ногами. Я улыбаюсь и машу старику Фингерсмиту, что сидит на крыльце своего дома в старой ротанговой качалке. Он подслеповато щурится, затем поднимает в ответном приветствии руку с зажатой в ней трубкой. ” О, да это же- милая Дорис”- беззубо улыбается он.

Мейвис как-то странно молчалива. Она даже не отчитывает меня за то, что я со всего маху прыгаю ногами в новых бархатных ботиночках в большую лужу перед нами. Лишь слабо качает головой, вяло бросая ” Дорис, милая, не нужно”. Я же, назло, собираю все окрестные лужи в свои ботинки. Может, чтобы позлить такую незнакомую мне Мейвис, может, чтобы скорее вернуться домой, где мама и папа, наверно, до сих пор отчаянно спорят до хрипоты срывая голоса.

Навстречу нам идёт компания молодежи. Они одеты точно бездомные из-за периметра, которых от нас отделяет силовое поле огромной силы. Один из парней звенит цепями на короткой безрукавке, бросая подружке в рваных джинсах нечто вроде ” Эй, я не вру! Тони действительно был там, за чертой. Он видел всё своими глазами …”.

Я напрягаю слух, но тут Мейвис больно дёргает меня за руку, почти шипя:” Пошли!”. Но возьмутиться или даже просто удивиться я не успеваю – над куполом кружат гравимобили, звучит громкий сигнал тревоги. Улица брызгает врассыпную – степенная пожилая пара, прогуливавшаяся неподалеку от нас, вдруг с невероятной для старых людей прытью устремляется куда-то в сторону большого дома с темными ставнями. Следом бежит женщина с младенцем на руках, из её рук выпадает сумочка, но она даже не останавливается, чтобы её поднять. Размытые фигуры подростков маячат где-то сбоку, и только мы с Мейвис точно замерли посреди этой вакханалии, под усиливающимся гулом сирены.