Праздничный концерт
(быль)
Ведь как появляются рассказы?
Идёшь по лице и видишь морозильник, а в нём десятка два сортов мороженого.
И память сразу же воскрешает фрагменты давней студенческой полуголодной жизни и хочется о них рассказать…
I
Это было давно, в прошлом столетии. К ак-то на университетской улице меня поймал за рукав археолог Володя Калинин с пятого курса.
Он угостил меня «Беломором» и задал странный вопрос:
«Как самочувствие?»
Обычно мне папа задавал такой, ну, так, для порядка. Я и в этот раз промычал в ответ типа нормально. А какое самочувствие ещё может быть, когда нет ещё двадцати? И где оно вообще? «Тогда пойдём вечерком, подзаработаем!» Я кивнул.
Чистота володиных помыслов у меня не вызывала сомнений: все знали, что он из села и там у него мама, после армии два раза поступал на кафедру. Любой физиономист выставил бы студента Калинина, голубоглазого, светловолосого крепыша в сером костюмчике и рубашке без галстука, застёгнутой на все пуговки, в качестве наглядного пособия «честный юноша без вредных привычек; любит Родину и маму».
Что, где, куда мы с ним пойдём «подзарабатывать», меня не интересовало.
II
Вечером мы встретились с Калинычем, такое у него было прозвище, на трамвайной остановке. Моросил мелкий дождик со снежком, навевая всякие моросящие мысли – о крепких новых ботинках, о недоступных несгибаемых как Луис Корвалан джинсах и синтетических под горло тонких свитерах сиреневой расцветки, как у арабов в общежитии.
«В общем, Саня, там 40 тонн говядины на хладокомбинате, надо разгрузить. Не гулять едем! По случаю 7 Ноября обещают по 20 рублей каждому, они грузчиков распустили, по домам сидят, праздники. Ну, что, готов?» «Поехали», – сказал я без восклицательного знака и гагаринского энтузиазма, лишь осознав скорое восхождение к толстосумам. 20 рублей!
В шесть вечера мы были на месте.
III
Калиныч поручкался со всеми, я повторил. В бригаде грузчиков вместе со мной было четверо – не считая Василия Ивановича, бригадира, верзилы лет сорока. Я, вроде как, был самым младшим. В основном это были крепкие низкорослые парни. Двое беседовали, один из них, весёлый в кудряшках, протянул мне руку: «Феликс. Я тебя где-то видел, не?»
Раздали фартуки, длинные, чёрные. Мне с моим ростом он был по колено, остальные же путались, и Володя подвязал их сзади на шее сначала себе, а потом и остальным. Мы ещё посидели немного, а потом зашёл главный.
«Пошли!» – скомандовал он.
Мы двинулись за бригадиром в этих фартуках на разгрузочную рампу, где стоял белоснежный вагон-холодильник.
IV
Когда поехала в сторону дверь вагона, я понял, что за двумя красными купюрами стоял не просто так, а вполне осязаемый и огромный вес: пространство было максимально забито окаменевшими телами коров. Им, полутушам, было решительно всё равно, кто их и где будет переносить – комсомольцы или африканцы, лейбористы или католики. Вот эти прибыли к нам из Новой Зеландии, и я должен их теперь выгрузить на новое обретённое место для последующего распределения среди не очень сытого населения.
Я подумал, что вряд ли отправители, эти антиподы новозеландские, задумывались над будущим этих животных, а потом живо представил себе путь коровьих трупов через Индийский океан, Кейптаун, Атлантику. Штормы и тайфуны. Экватор. Нападение пиратов и летучих рыб. Тропические ливни и близкие айсберги. Геркулесовы столбы.
У них, у быв. коров с этикеткой на ноге, получается, были жизнь после смерти и путешествие, которое мне в то время могло только присниться…
V
Носили вдвоём – каждая замороженная полутуша получалась по центнеру как минимум, одному, понятно, не под силу. Берём из вагона – и на железную тележку, потом по рампе толкаем тележку в утробу ледника, придерживая, потому что груз скользит и норовит упасть на рельсы. Там переваливаем с грохотом на весы, и, раскачав, с помощью бригадира закидываем наверх пирамиды вдоль стены. Первые полчаса ещё были слышны шуточки Феликса и смех весовщицы Гали в ватнике и пуховом платке поверх шапки-ушанки, а потом всё стихло и сопровождалось только возгласами: «Куда, бл? Смотри, щас по ногам съедет! Давай, поднимай, студент! На три-четыре, оппа!»
Лил пот. Но вагон пустел!
VI
Закончили мы где-то в два ночи. Раскидали! Сердце какой-то кусочек времени постучало 150 ударов в минуту и вернулось к обычному пульсу, молодость!
Галя позвонила диспетчеру насчёт внутризаводского локомотива, чтобы тот забрал рефрижераторный вагон.
Городской транспорт не ходил, нам нужно коротать время до пяти утра. И вот тут началось представление!
Василий Иванович наш достал из-под топчана топор с широким лезвием и коротким замызганным топорищем, передал Феликсу и бросил коротко: «Ребро!» Феликс кивнул, а мне сказал: «Пошли!» Пройдя мимо что-то вяжущей в своей будке Гали, мы оттащили под лампу одну полутушу и Феликс ловко, мощными ударами, отсёк два плоских куска – нам и, поменьше, кладовщице.
Стало понятно, почему она ждала и вязала в условиях низких температур!
Дефицит!
VII
К тому времени компания наша уже отдышалась и валялась на топчанах вроде как в безразличном состоянии, но это с виду. На самодельной мощной плитке гудело ключом эмалированное ведро с водой. «Ну что – давай!», – Феликс опустил в ведро приличный кусман изумительной говядины, в которой искрящаяся на месте отруба алая мякоть на ребре была с белым новозеландским жирком.
Бригадир дал мне черпак и приказал снимать мутную пену при первом появлении. Я добился прозрачности. Тогда Иванович бросил в ведро пять больших луковиц в шелухе, сыпанул пакет перца горошком и несколько листов лаврушки. Сидеть возле ведра с ароматным бульоном было лучше, чем таскать полутуши, однозначно.
Я поймал взгляд Калинина – он как-то необычно кромсал на ящике, укрытом «Правдой», четыре, а может пять батонов, и подмигнул мне, странно улыбаясь при этом…
VIII
«Ну что, давай, консерватория!» – сказал Василий Иванович, убедившись, что бульон будет. Феликс и ещё один парень, с виду тщедушный, но полутуши он таскал лихо, уже сдали фартуки и были в своей одежде – Феликс в куртке, а Веня, так звали паренька, в тёмном пальто. Ребята встали рядом, Феликс откинул свои кудри и произнёс высоким голосом будто конферансье: «Джузеппе Верди. «Дон Карлос». Dio, che nell’alma infondere».
И вот это infondere он сказал так, будто перед ним был не Калиныч с батоном на газете, а партер Ла Скала, весь в смокингах, декольте и бриллиантах, ну, и за спиной сидел в напряжении огромный симфонический оркестр.
«Дон Карлос – Виргиниюс Петрашкявичюс, будущий народный артист Литовской ССР», улыбнулся Феликс. Виргиниюс подхватил: «Родриго – прославленный баритон Социалистической оперы Феликс Балогов».
Они запели, да как! Я обомлел.
IX
Сидя у ведра с булькающим наваристым бульоном, я не ожидал от этой ночи на хладокомбинате более ничего, но, чтобы услышать роскошный дуэт, созданный гениальным Верди сто лет назад, который потом, годы спустя, я слушал в оперном зале – это не укладывалось в голове!
Голоса ребят были чисты и стройны:
«Дадим мы клятву:
и жизнь, и смерть
разделим вместе!»
Веня брал невероятной высоты чистые ноты и делал это спокойно и естественно, безо всякого надрыва и фальши. Глаза его сияли. Феликс украсил свою контр-партию баритональным густым тембром, которому, казалось бы, откуда было взяться в этом помещении, но это было наяву, и это было волшебно.
