— Я любил, люблю и буду любить только её.

Гермиона прошла все стадии сомнения, словно она не слышала этих слов и ничего этого не было, боролась со своими чувствами до горячки. А когда она почувствовала, как её тело воспламеняется, а мысли запутывают её, то Гермиона громко задышала, на выдохе крикнув:

— Я его люблю!

Эта фраза была необходимой, стоило только ей слететь с губ, как паника сошла на нет.

Теперь она и сама не знала, чего боится и почему мечется сейчас. Бездействие отравляло её, нанося чувствительный вред.

После жары наступили холод и дрожь по всему телу, которая словно пробиралась внутрь, мучая её. Ей стало так холодно, так тоскливо, что она заплакала.

Столько лет она провела без него, столько лет в полном одиночестве с сомнениями в нём, а теперь эта правда:

— Я всегда её любил, только её.

Стук по стеклу — эта настойчивая дробь заставила Гермиону вздрогнуть, и она повернула голову. В размытом отражении девушка узнала птицу, которая настойчиво стучалась.

Это была сова.

Гермиона встала, сжавшись от холода, и открыла окно. Прохладный ветер ворвался в помещение, и она глубоко и быстро задышала, так часто, что ей даже стало больно.

Шёл дождь, и мокрая птица, влетев в помещение, отряхнулась, забрызгав пол, стол и гору книг, беспорядочно размещённую на нём.

Письмо было со знакомой печатью, с гербом, который она так хорошо знала.

Гермиона продолжила стоять и смотреть на эту птицу, которая смотрела на неё не мигая. А потом она ухнула и, моргнув, непринуждённо принялась чистить оперенье, а Гермиона продолжила стоять.

Она знала, что это письмо написал он, знала, что там будет продолжение этой истории, то, что изменит её жизнь навсегда.

Хотела ли она этого?

И она знала точный ответ, что всем своим сердцем, своим мозгом, каждой клеточкой своего тела она хотела, но ей было страшно.

Страшно признаться самой себе в том, что много лет назад она ошиблась, подумав, что Малфой не способен её полюбить и что для неё места в его жизни нет. Она пометила их снова. Сделала то, что всегда делали другие, то, что делал его отец и делал сам Малфой, тогда сделала и она. Чистокровный и грязнокровка, тёмный и светлая — это она разделила их, обрекла на одиночество.

— Надоело, надоело, надоело, — на третьем слове она закричала, да так, что птица, оставив свои мокрые перья в покое, удивлённо ухнула.

Гермиона подошла к столу и взяла письмо, отковыривая печать, кусочки которой падали мелкой крошкой к её босым ногам. Наконец она развернула письмо, и вот он, до боли знакомый почерк, каллиграфический, Малфой словно заговорил с ней.

Гермиона, давай оставим предисловие и больше не будем вспоминать то, что было. Мы потратили на это столько времени, сколько могли провести вместе. Ты нужна мне: сейчас, завтра, послезавтра, всегда — нужна только ты. И мне плевать, что будут говорить обо всём этом. А о нас будут говорить, нас будут обсуждать, и много будет сказано плохого, но мне плевать. Я давно не только сын Люциуса. Я Драко Малфой — человек, который строит свою судьбу сам. А ты — Гермиона Грейнджер, со своими собственными принципами, целями, своими эльфами, законами и с Гарри Поттером. Мы разные и всегда ими будем, но между нами есть то, что нам никто не может запретить, и то, что мы сами изменить не можем. Я люблю тебя. Вставай, вытирай свои слёзы, прекращай дрожать и выходи. Аппарируй ко мне прямо сейчас. У меня для тебя подарок.

Гермиона осмотрелась и, положив письмо на краешек стола, стала перебирать свои книги, словно в поисках чего-то необходимого. Найдя чистый пергамент, взяв перо, она быстро что-то написала и, перечитав, кивнула.

— Ну давай, давай! Я знаю, что там непогода, но, пожалуйста! Ну давай же.

Птица несколько раз возмущённо ухнула и взлетела. Она вылетела по-прежнему в открытое окно.

Пол был усеян крупными и мелкими каплями дождя. Гермиона ступила на них и ощутила холод. Сложив ладони, она упëрлась локтями о подоконник и вдохнула свежий, влажный воздух, закрыв глаза.

***

Драко ждал её, стоя, смотря в окно, разглядывая деревья поглощённые тьмой.

Время тянулось, измывалось над ним, и ожидание превращалось в сущий кошмар.

Ему казалось, что эта пытка не закончится и она не придёт.

Драко сомневался не в себе, но до сих пор он не мог понять Гермиону. Почему тогда в Мунго она не пришла к нему? Почему она не прервала эти мучения и не поговорила с ним? Почему до сих пор её здесь нет?

Сова выдернула его из этих тягостных раздумий. Он нетерпеливо открыл окно для измученной птицы.

«Как вообще она смогла долететь?»

Её оперение было мокрым. Съёжившись, птица уселась на своё законное место.

«Грейнджер прислала письмо. Значит, она не придёт», — первая мысль, которая дико прокричала в голове Драко, поднимая вихрь эмоций.

Он нетерпеливо развернул пергамент и увидел её размашистый, нервный почерк.

Мне было страшно, и считай, что я нервная истеричка, которая не может поверить в своё счастье. Не могу отпустить прошлое, постоянно думаю, почему так произошло.

Виню себя.

Дай мне ещё чуть-чуть времени, совсем чуть-чуть, а завтра, ровно в семь вечера, я появлюсь в Малфой Мэноре.

Жди меня, Драко, и я приду.

Твоя Гермиона.

Он скомкал лист и, подойдя к камину, кинул в него кусок пергамента. Ему было всё равно. Он больше не будет хранить эти частички, её частички. Завтра она у него будет полностью.

***

Гермиона появилась у Малфой Мэнора без пяти минут того времени, на которое они договорились.

Девушка стояла и смотрела на эту холодную сталь — поместье, которое было кошмаром из её прошлого, окружённое коваными воротами. Символы, герб, змеи — всё это напомнило Гермионе о холодном, расчëтливым, жёстком и, несмотря на всё это, поистине опасном Люциусе.

Зажмурив глаза, она прервала дыхание, словно погружала себя в воспоминания, пыталась вынырнуть из них самостоятельно.

— Это просто вековое поместье. Зло не в стенах, зло в людях, — тихий, спокойный голос проник в неё, прошёлся невидимой струйкой, и все сомнения улетучились.

Её сердце уменьшило темп, а дыхание начало выравниваться. Гермиона резко распахнула глаза и увидела его напротив себя. Их разделяли лишь толстые металлические прутья.

Гермиона неожиданно подумала, что, возможно, это какой-то драгоценный металл или… Она резко начала мотать головой из одной стороны в другую, словно прогоняла собственные мысли. Девушка выругала себя за то, что в самый важный день она думает о происхождении этих ворот и о том, из какого материала они сделаны.

Это была Гермиона: любая деталь для неё была важной. На что бы она не смотрела — она анализировала. В этом было её достоинство, и её скрытый недостаток.

Резко она словно приказала своим мыслям замолчать и сделала глубокий выдох, вдох и выдох.

— Знаешь, это словно ты не плавала много лет и сейчас находишься в большой воде. Вот ты стоишь на мостике и знаешь, что дна нет, и ты должна прыгнуть. Сначала нырнуть с головой, а потом вынырнуть и плыть, помня, что дна нет. Это то, что я сейчас чувствую. Ты меня понимаешь?

— Дно есть всегда, просто нужно набраться сил и плыть. Ты же хорошо плаваешь? До берега недалеко. Ты, главное, плыви, Гермиона, — и он улыбнулся.

Его улыбка была для неё словно отдушиной. В ней было столько теплоты и нежности, которая обволакивала её.

Ворота скрипнули и распахнулись, Гермиона сделала несколько шагов назад, а потом, уверенно выдохнув, сделала столько же вперёд.

Одно мгновение, всего несколько секунд, и она оказалась в его объятиях.

Запах знакомый, терпкий, окутал её, а его тело согревало.

Малфой стал тёплым и очень сильным, потому что ей показалось, что ещё одно нажатие, и он сломает ей рёбра.

— Осторожней, ещё одно движение, и, мне кажется, мои рёбра треснут.

— Прости, я просто очень давно тебя не видел.

Гермиона отстранилась и посмотрела в его глаза. Драко словно искал что-то, какой-то ответ, который она должна была сейчас сказать.