— Ты уверен, Поттер? Обычно так говорят все те, кто уходят не до конца. На самом деле твой поступок говорит об обратном, и я хотел сказать…

Но Поттер прервал его:

— Я ещё раз говорю: я не самоубийца и сделал это потому, что очень люблю Гермиону.

— Гарри, что ты говоришь? — Гермиона растерянно развела ладонями. — Что ты такое говоришь?

Она снова посмотрела на Малфоя, а он посмотрел в ответ, и вот теперь его выражение лица менялось с удивления на непонимание и что-то ещё. Во взгляде что-то поменялось снова.

— У вас что-то есть?

Гермиона продолжала на него смотреть, и осознание, что творилось у него в голове и почему его взгляд изменился, накрыло её.

— Нет, мы друзья, — она не понимала, почему отвечает ему и почему он спрашивает.

«Разве сейчас это важно? Гарри — вот, что важно. Его поступок, его состояние…», — её мысли прервал сам Гарри.

— Малфой, ты придурок. Я — гей.

И Малфой, и Гермиона одновременно посмотрели на Гарри с удивлением.

— Гермиона, не делай такое лицо. Ты знаешь, что я гей, и ничего не поменялось: я не самоубийца, — Гарри попытался подняться, но его словно разорвали на части.

Он снова откинулся на подушку и закрыл глаза.

— Я не хотел себя убивать, просто Рон немного опоздал. Всё должно было быть иначе, и он должен был прийти вовремя. Случись всё по плану, то последствия были бы менее… — он поморщился, — …болезненными.

— Зачем? — их голоса прозвучали одновременно.

— Гермиона, я же сказал: я тебя очень люблю, и мне было тяжело видеть, как ты страдаешь. Я устал от того, что мы оба несчастливы. Со мной всё понятно, — он болезненно усмехнулся. — В моём личном не всё так просто, но ты… Ты встретила свою настоящую любовь, полюбила его, и из-за предрассудков вы не смогли преодолеть все эти преграды, — Гарри сжал зубы так, что, казалось, он их сейчас сломает.

Эта минута молчания была тяжёлой, и никто не смел её прервать, никто, кроме самого Гарри.

— Малфой, она любит тебя, а я совершил этот дурацкий поступок. По-другому она бы не пришла в Мунго. Не пришла бы, слышишь? — его голос стал громким и раздражённым.

— Зачем, Гарри? — у Гермионы задрожал голос.

В глазах потемнело и предательски защипало. В горле появился ком, который она не могла проглотить, и вздохнуть воздух она тоже не могла. Она сжала пальцы сильно-сильно. В этот момент ей показалось, что под ногами ничего нет, как будто она летит с высоты куда-то вниз.

— Гарри, — практически шёпотом проговорила она. — Зачем ты всё это говоришь? Зачем?

— Гермиона, я тебя люблю, и я могу повторить это снова. Ты родной и близкий мне человек, и я не мог видеть, как ты существуешь. Не живёшь, а существуешь. Да, он — не тот человек, с которым я хотел бы видеть тебя рядом, совсем не тот, но твоё сердце, мысли — всё занято им, и я думаю, что это неправильно, если бы я думал по-другому.

Гарри замолчал. Ему тяжело давались слова. Совсем мало прошло часов после того, как он потерял столько крови, и, несмотря на то, что он был волшебником и находился в волшебной больнице, для любого зелья нужно время. И его предательски не хватало, а ему так много нужно было сказать. Силы начали покидать его, и на минуту он закрыл глаза, чтобы собраться с силами.

Минута превратилась во что-то большее, и, казалось, прошла целая вечность.

Гарри хотел открыть глаза и продолжить свою речь. Он хотел сказать всё, что думает про этих двоих, и поставить точку в этой истории. Либо это любовь, либо пусть Гермионе станет больно, но она будет знать и никогда больше не будет сомневаться.

«Сомнения — это медленный яд, который убивает», — так думал Гарри. Он уже хотел открыть рот, слова скопились и рвались наружу, но Малфой оборвал его раздумья первый.

— Поттер, всё, что сейчас говоришь, — это странно. Я наслышан о твоих успехах, и, поверь, хоть звучит это неправдоподобно, но я верю в то, что ты хороший Аврор и борешься на стороне добра. Но, знаешь, то, что ты сделал сейчас, было глупо, и надо быть полным идиотом…

— Хватит, — тихо сказала Гермиона. — Ты видишь: ему становится хуже и я не знаю, что он говорит, что он думал тогда и думает сейчас. Всё, что он сказал, не имеет никакого значения. Значение имеет только то, что он натворил. Гарри, я тоже люблю тебя. Пожалуйста, приходи в себя. Разве это всё важно? — она развела руками. — Важно, чтобы ты жил, слышишь?

Гермиона склонила голову на краешек кровати, так, чтобы не прикасаться к Гарри и не причинять ему лишнюю боль. Она хотела плакать, но понимала, что ей нужно быть сильной. Всё, что сказал сейчас Гарри, — это действительно потому, что он любит её и заботится о ней. Он хотел наконец закончить эту историю, ведь это так похоже на него. Неизвестность всегда его пугала. Он был не тем человеком, который живёт с сомнениями или опускает руки.

Когда она рассказывала ему историю своей любви, она должна была понять, что он не успокоился. Он хотел, чтобы она обрела себя. Но как же он не подумал о той боли, которую может ей причинить? Ведь то, что может сказать сейчас Малфой, и то, как он может поступить, разобьёт окончательно её сердце. Да, она узнала от Теодора, что он ушёл тогда, потому что думал, что ему нет места рядом с ней. Он так посчитал тогда и ушёл, оставив её с будущем наедине. А она думала, что Малфой исчез, потому что для неё не было места в его жизни, и её до мурашек пугало то, что она ошиблась.

Иногда она вспоминала тот свет, который видела в его глазах, что всё это могло быть просто её светом, которым она с ним поделилась, и это всё было просто иллюзией. Так она думала и утешала себя.

Иллюзия дала трещину в тот день в Нотт Мэноре. И сейчас он стоит рядом, знает о её чувствах со слов её лучшего друга и знает, на что способен был друг ради того, чтобы он их услышал.

Что будет сейчас — она не знала, и у неё не было на это сил. Гермиона Грейнджер просто выдохлась.

— Что ты молчишь? Я дал ясно понять, что хочу услышать от тебя, Малфой?

— Я тебя понял и услышал. Во-первых, я изначально не собирался раздувать эту ситуацию. Я хотел сначала поговорить с твоими лучшими друзьями и прежде всего собирался поговорить с тобой. Ты не выпивал никаких зелий, не воспользовался магией, а сделал это обычным магловским способом. Я всё ликвидировал, все последствия этого деяния. Тебе, Поттер, осталось только набраться сил. Поэтому никто ни о чём не узнает, не беспокойся. Я не собираюсь порочить знаменитого Гарри Поттера. И я не собирался это делать и до твоего рассказа, — Малфой замолчал, и это молчание было долгим и томительным.

Гермиона не слышала его шагов, а, значит, он по-прежнему оставался здесь, в палате, и мучительно молчал. Её мысли уже не метались в голове. Они остановились, словно думать она больше не могла. Она слышала лишь тяжёлое дыхание Гарри и тишину, которая нарастала.

— В ту ночь я думал, что обрёл всё, чего у меня никогда не было. А потом человек, который подарил мне это, просто перестал меня замечать. В детстве мне мама сказала, что любить — это значит отдавать и ничего не требовать, и я так и поступил, именно так. Я дал выбор так, как она хотела. Поттер, ты хотел услышать ответы на свои вопросы. Так вот тебе ответ: я любил, люблю и буду любить только её.

Тишина, такая звонкая, тягучая, нарастающая, невозможная тишина.

Гермионе стало жарко, да так, что её лицо покрылось испариной и покраснело. Стопы словно пронзили тысячи иголок, и странное жжение поднималось всё выше, выше, до самых колен.

Никто больше не проронил ни слова. Молчание снова нависло над ними, испытывая или пытая их — кому что подходило больше.

Скрип дверей и знакомый голос разорвал эту звенящую тишину:

— Я всё понимаю, но всё-таки я тоже хотел бы поговорить с Гарри. Я же волнуюсь! Может быть, всё-таки я войду, — запинающийся голос Рона отрезвил Гермиону, и она подняла голову.

— Рон, — рявкнула она. — Тебе же сказали, что Гарри не нужна толпа, и он очень устал.

— Я пойду, а если вам нужна будет моя помощь или у вас остались какие-то вопросы, то вы знаете, где меня найти, — Гермиона услышала тихий голос Малфоя и его шаги.