— Мне жаль, что так получилось с твоим баром, — шепчу я.

— Он был не мой.

Мои брови поднимаются, в груди мелькает удивление.

— О, я просто предположила...

— Это был бар Ру.

Я жую губу и киваю.

— А Ру... где?

Он поворачивает голову, волосы слегка растрепались на подушке, его взгляд обжигает, когда он садится на мою кожу. Я остаюсь неподвижной, надеясь, что он найдет то, что ищет.

Его язык проводит по нижней губе.

— Мертв.

Это слово — хотя я ожидала его услышать — ударяет меня как кувалда, разговоры за вечер складываются в единое целое, как недостающие кусочки головоломки. Ру мертв. А мой отец спросил, где он, с ухмылкой на лице.

Гнев и неверие во мне борются, сталкиваясь друг с другом в катаклизмическом взрыве горя. Горе по человеку, который вырастил меня. Горе за отца, которого я потеряла.

Я не извиняюсь за смерть Ру. Что-то подсказывает мне, что Крюк не оценит этих слов, и они только склонят чашу его гнева против меня, и последнее, что я хочу сделать, это расстроить его еще больше. Не сейчас, когда мы нашли какой-то странный тип баланса; временное перемирие.

— Когда я была маленькой девочкой, — начала я. — Мой папа приносил мне желуди(в Питере Пэне у Венди был кулон с жёлудем, подаренный самим Питером Пэном).

Крюк застывает рядом со мной, и я делаю паузу, но когда он молчит, я рискую и продолжаю.

— Это была такая... глупая вещь, правда. Мне было пять лет, и я была самой большой папиной дочкой на свете, хотя его почти все время не было дома.

Моя грудь напрягается.

— Но когда он возвращался домой, он приходил в мою комнату, убирал волосы с моего лица, наклонялся и целовал меня в лоб на ночь, — слёзы затуманивают мое зрение, и я зажмуриваю глаза, горячие, мокрые дорожки стекают по моему лицу. — Я притворялась спящей, боясь, что если он узнает, что я не сплю, то перестанет пробираться ко мне.

У меня в горле застревает комок, и я колеблюсь, не уверенная, что смогу вымолвить слова.

— Для чего были желуди? — голос Крюка низкий и хриплый, его глаза смотрят прямо перед собой.

Я улыбаюсь.

— У меня случались срывы, когда он уезжал, я боялась, что он улетит и никогда не вернется домой. Однажды ночью, когда он прощался, что-то упало в мое открытое окно, а когда я проснулась утром, он положил это на мой крайний столик вместе с запиской, обещая вернуться, — я смеюсь, качая головой. — Это был просто глупый желудь, но... я не знаю, — я пожимаю плечами, потянувшись вверх, чтобы вытереть слезу. — Я была глупым ребенком. Наделяла сентиментальностью вещи, которые, вероятно, этого не заслуживали. Но с той ночи, когда бы он ни уходил, он приносил мне еще один жёлудь и ставил его на стол, обещая, что вернется.

Агония пронзает мое разбитое сердце и проникает в самые глубины моей души.

— И я собирала эти желуди, как поцелуи.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — спрашивает он.

Я поворачиваюсь к нему лицом, упираюсь мокрой щекой в тыльную сторону ладони, голова прижимается к подушке.

— Я не знаю. Чтобы показать тебе, что он не всегда был таким плохим? Что когда-то давно ему действительно было не всё равно.

Всхлип вырывается наружу, и моя рука летит ко рту, пытаясь запихнуть его обратно.

Крюк поворачивается ко мне, протягивает руку и обхватывает мое лицо, его большой палец смахивает слезы, когда они падают.

— Невозможно не заботиться о тебе, Венди. Если бы это было так, ты бы уже была мертва.

Смех бурлит в моей груди над абсурдностью всего этого — над тем, как человек, держащий меня в заложниках, утешает меня из-за моего разбитого сердца. То, как он может сказать что-то настолько мерзкое и сделать это таким милым.

— Это должно звучать романтично? — хриплю я между хихиканьем.

Его лицо украшает небольшая улыбка.

— Это должно быть правдой.

Смех стихает, и мы застываем, глядя друг на друга, извращенные чувства проносятся по спирали через меня и клеймят каждую часть моего испорченного сердца. И я знаю, я знаю, что должна ненавидеть его.

Но в этот момент я этого не делаю.

— В любом случае, — я вздыхаю, разрывая зрительный контакт, желая ослабить огонь, разгорающийся в моих венах. — Желуди исчезли, когда умерла моя мама, — я фыркаю. — И мой отец тоже, я полагаю.

Он больше ничего не говорит, и я тоже. В конце концов, он поднимается, идет к комоду в дальнем конце комнаты и передает мне пару боксеров и простую черную футболку. Одежда, в которой я не смогла бы представить его, даже если бы попыталась. И я беру ее без боя, надеваю и заползаю обратно в его постель, зная, что у меня нет другого выбора.

— Крюк, — шепчу я сквозь темноту.

— Венди.

— Я не хочу умирать.

Он вздыхает.

— Спи, дорогая. Сегодня твоя душа в безопасности.

— Хорошо.

Я тянусь вверх, мои пальцы играют с бриллиантовым чокером, который я слишком боялась снять. Он сказал мне не снимать его, и я не знаю, распространяется ли это на то время, когда мы находимся здесь, в его доме, но я не хочу разрушать спокойствие, которое мы создали. Я уже была на грани его гнева, и у меня нет ни малейшего желания оказаться там снова.

— Крюк, — говорю я снова.

В комнате воцаряет тишина.

Мой желудок словно наливается свинцом, но я знаю, что если я не произнесу эти слова сейчас, у меня может не быть другого шанса.

— Я наблюдаю за тобой, знаешь? Когда ты думаешь, что никто не видит? — мои пальцы шевелятся, переплетаясь под одеялом. — И если мой отец имеет какое-то отношение к тому, что заставляет тебя выглядеть таким грустным... — я слепо протягиваю руку, и моя ладонь натыкается на его. — Я вижу тебя. Я просто хотела, чтобы ты это знал.

Он не отвечает, но и не убирает мою руку. И так мы остаемся до тех пор, пока я не засну.

34.ДЖЕЙМС

Я лежу в кровати, наблюдая за равномерным вздыманием и опаданием груди Венди, любуясь тем, как спокойно она выглядит, даже когда хнычет во сне.

Сегодня ночью я не смогу заснуть.

Все мои прежние планы в отношении Питера были выброшены в окно, ярость течет по моим венам, вливается в мои клетки и цементирует мое сердце.

Весёлого Роджера больше нет.

Сгорел дотла, остались лишь обломки и пыль. И хотя все выбрались благополучно, больше ничего не удалось найти.

Не то чтобы я хранил там что-то важное. Когда работаешь вне рамок закона, быстро понимаешь, что хранение вещей там, где их ожидают люди, никогда не идет на пользу.

Тем не менее, ВР был нашим самым большим фронтом по отмыванию денег, и в конце концов, он имел скорее личное значение. Это было место, где я вырос, где я научился быть Крюком, а не просто монстром, выращенным в клетке. Конечно, есть и другие предприятия, которыми мы владеем, несколько стрип-клубов на окраинах города и ночной клуб в центре города, но ВР был домом.

К этому следует добавить, что я не знаю, что теперь делать с Венди. Я переоценил ее отношения с отцом, глупо полагая, что газеты говорят правду, поэтично описывая их связь. Но ни один человек, в сердце которого есть хоть капля любви, не позволит своей дочери стоять перед убийцей и умолять его о его жизни.

Жалкий.

Я больше не верю, что она предала меня. Тем не менее по какой-то причине я не хочу ее отпускать.

Но если Питер Майклз думает, что может прийти в мой город, украсть мои наркотики, сжечь мой бизнес и убить моих людей, не встретив моего гнева, то его ждет неприятный сюрприз.

Я соскальзываю с кровати, выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь, проходя на кухню, останавливаясь, когда вижу Сми, сидящего у острова с чашкой чая в руке.

— Я думал, ты сказал, что уходишь на ночь.

Сми поворачивается, красная шапочка на его голове сползает назад, когда он улыбается.