Юрий Матвеевич вынужден был признать: влюбился, как школьник. Глупо и безнадежно, смешно. Влюбился не в живую женщину – он никогда не видел Юлию, – влюбился в фотографию, бог знает какого года, в женщину неизвестного возраста. Сколько ей – пятьдесят пять? Шестьдесят? Больше? Он знал только, что она была красива. А сейчас? Сохранилась красота или, как осенние листья, облетела? Одно только он знал твердо: она образованна и талантлива, и у нее очень тонкая душа. И еще, главное, Юрию Матвеевичу интересно было с ней.
«А может, она все поняла, догадалась и теперь вьет из меня веревки?» – Юрий Матвеевич был от природы недоверчив, да и жизненный опыт не усиливал его доверие к людям. «Нет, нет, не может быть, в этот раз я не мог ошибиться. Юля – чистая душа», – стал он успокаивать себя.
«Ну и пусть, – решил он через минуту. – На все Божья воля». В самом деле, от него ничего не зависело. Он решил покориться.
В новом письме, которое пришло через несколько дней, Юля снова прислала эссе, в этот раз о Мандельштаме, и трогательно написала, что «поэты умирают, поэтов убивают, но поэзия бессмертна». И коротко приписала, что очень хочет с ним встретиться, но что это невозможно.
«Пока невозможно», – добавила она и объяснила, почему целых несколько дней не отвечала. Оказалось, что муж ее упал на пол, и у него не было сил подняться, а она не могла его поднять, он очень тяжелый. Пришлось вызывать МЧС. И все последующие дни Юля сидела возле него, боялась, что он простудился и заболеет или снова упадет с кровати.
Новиков окончательно потерял голову. С одной стороны, он понимал, что все в их отношениях безнадежно и что нет никакого выхода, но с другой – странное нетерпение овладело им и заставляло несбыточно надеяться. Ее муж, Дмитрий, которому Юля отдавала силы, мог умереть, но ведь мог умереть и он, Новиков. Их обоих, мнилось ему, в недалекой перспективе дожидался Харон. Только Юля обязана была жить, без нее не сможет жить Дмитрий. Как ни странно, в этих своих расчетах Новиков совершенно игнорировал Ольгу Николаевну, хотя именно от нее зависело немало.
Новиков, конечно, этими мыслями не делился, хотя каждый день писал Юле письма, и она отвечала ему. Но в письмах они не касались быта и не обсуждали свои отношения. Писали о литературе, об искусстве, про Серебряный век, о путешествиях – очень скоро Новиков выяснил, что на самом деле Юля мало где бывала. В советское время не выпускали за границу, а потом, в девяностые, шла борьба за существование и было не до того. Тысячи интеллигентных людей, образованных, тех самых, что выступали за перемены и поддерживали демократов, оказались на мели. Увы, и Юля с мужем стали одними из этих людей. По интеллекту, по знаниям, по таланту они заслуживали много большего, Юлин муж Дмитрий написал целых две диссертации, но, увы, не для себя. Для новых русских. Настоящие интеллигенты редко бывают практичными…
Под влиянием Юли Новиков только сейчас задумался, сколь скудна и несправедлива российская жизнь, особенно в небольших городах. Среди Юлиных друзей присутствовало несколько писателей и поэтов. Это были странные люди, не от мира сего, Новиков постепенно с ними познакомился и, с Юлиной руки, начал печатать, однако они буквально прозябали в провинции, существовали в полной нищете. Один из них, особенно талантливый, работал, как в свое время Платонов, дворником, другой по старой диссидентской привычке служил истопником.
«Да стоит ли таких жертв литература? – возмущался Новиков. – И ведь кто их гнобит? Люди бездарные, серые…» Он сам, Новиков, на их месте давно бы бросил писать, сбежал бы хоть на край света, как сбежал в свое время Довлатов.
Уж Новиков-то знал, что и здесь, в Москве, литература – полоса почти непреодолимых препятствий. Зона особенного неблагоприятствования. Что и здесь – круговая порука. И что вовсе не талант, совсем не талант, что-то совсем иное определяет писательскую судьбу.
Новиков давно удивлялся, отчего тысячи людей продолжают писать? Зачем, кому это нужно? Просто выразить себя? Или, как мулы, мечтают о славе? Но эти люди элементарно не понимают механику, не представляют, как устроена литература. Увы, беда заключалась в том, что и он, Новиков, все меньше представлял.
В действительности Новиков не знал, что делать дальше. Конечно, Юля красива и талантлива – Бог всем наградил ее, кроме детей, – Юрию Матвеевичу очень интересно было с ней, много лет уже не было у него близкого собеседника, а тут в каждом письме открывалось новое, теплое, созвучное ему, он словно заряжался от Юли и сам становился лучше, она разгоняла его хандру. Это был настоящий роман, пусть заочный, платонический, но – роман; сердца их бились в унисон, в каждом слове – душевная близость и – страсть? Страсть они тщательно скрывали, не позволяли себе ни единого слова, но – страсть все равно прорывалась: в невинном «целую», «обнимаю», «с теплом». Слова приобретали тайный смысл, все было совсем не то, что с Варвариной. С Ольгой Николаевной все давно выгорело дотла, и много лет им было пусто и неинтересно друг с другом. Они и закрывались по своим комнатам, и разъезжали давно отдельно, и только по понедельникам и пятницам… И то все реже. В последнее время Юрий Матвеевич старался уклоняться от ночных встреч, и Ольга Николаевна отвечала Новикову тем же. Даже в Америку к дочке, когда наконец дождалась приглашения, Варварина ездила одна.
Новиков упорно мечтал о встрече. Его неудержимо влекло к Юле. И в то же время он боялся разочароваться – все фотографии, которые Юрий Матвеевич нашел в интернете, наверняка были старые, скорее всего, двадцатилетней давности, а может, и больше. Новые фото Юля тщательно скрывала. Она, словно великая актриса, жила в своем волшебном замке из грез, в прошлом, в поэзии, в литературе, так что Новиков не мог разобраться, какую Юлю он любит: прежнюю или нынешнюю? Реальную или сотканную из мечты?
Новиков знал только, что Юля вышла на пенсию. Но когда? Он не решился у нее спросить.
Вообще все было непонятно. Что делать с ее мужем? К чести Новикова, он тотчас одернул себя: Юля мужа никогда не оставит, да и думать об этом грешно. «Не думать», – велел он себе. Но, если бы вдруг им удалось соединиться, где бы они стали жить? Уехать в Сызрань? Бросить журнал? Но в Сызрани, наверное, и врачей приличных нет, а он, Новиков, разменял восьмой десяток. Здоровье начинало шалить, необходимо было думать о будущем. И знакомых в Сызрани у него нет. Переехать в Сызрань – это все равно что поселиться на необитаемом острове.
Перевезти Юлю в Москву? Но куда? Поселиться с Ольгой Николаевной? Но Юля никогда не согласится. А про Ольгу Николаевну не стоило и мечтать. Делить квартиру? Но это на годы, быстрее и легче умереть. Это в советское время главному редактору дали бы квартиру: номенклатура. Правда, без скандала бы не обошлось, выговор по партийной линии был обеспечен. Ну да бог с ним, с выговором, все равно разводились и женились на молодых, на секретаршах. Но то – в советское время, а сейчас он никому не нужен.
Новиков не знал, что делать, но все равно он хотел ее увидеть!
Да, старость – несчастливая вещь. Горькая. Сам Лев Толстой был вынужден бежать из дома – из-за завещания. А уж король Лир… А что король Лир? Взбалмошный старик, полусумасшедший…
Но он хотел видеть Юлю. Что толкало его? Любовь? Одиночество? Новиков не знал что…
Он придумал поездку в Самару. Там Юрий Матвеевич должен был выступить на конференции. А уж из Самары рукой подать…
В Сызрань Новиков приехал поздно вечером. Остановился в гостинице. «Еще не поздно», – подумал он. Еще можно было бежать. В самом деле, чего он ждет, чего хочет? Разве не знает, что это невозможно? Что – авантюра. Так с ним случалось иногда. Как-то в молодости он собирался прыгнуть с парашютом, но в последний момент силы оставили его… И с Лилей тоже. Не устоял перед этими…
Новикову не спалось. Завтра… Нет, уже сегодня… Задремал он только перед рассветом. Проснулся поздно, усталый от сновидений, разбитый, с трудом пришел в себя, долго не мог решиться, но наконец, сделав над собой усилие, позвонил. И тотчас почувствовал глухие, неровные удары сердца, оно чуть не выскакивало из груди, голос предательски дрожал. Но Юля будто ждала его. Она сразу засуетилась, всплеснула руками – Новиков очень явственно это представил.
