Прямо из постели (а хороша была Лилечка, во всем была хороша) вытащили Новикова к оперу, студентом последнего курса, и эти самые стихи положили перед ним.
– Узнаешь? Читал?
Отпираться было глупо. На всю жизнь Новиков запомнил дрожь в ногах и пот под мышками. Резкий такой запах. Страх. Вот тогда он понял, что у страха есть запах. Еще успел подумать: «Павлик Морозов». Догадался, что и ему придется стать Павликом Морозовым. Только тот сам, по глупости, а он…
– Узнаю…
Не герой. Но и выхода не было. Не мог сказать, что не читал.
– Пиши все, что знаешь. Или – из института. Ей ты ничем не поможешь. Доигрались…
И Новиков писал, все писал. И ходил на очную ставку. Своего сексота, настоящего, они выгораживали, он мог им еще пригодиться. Хотя Новиков догадывался. Впрочем, сексот наверняка существовал не один. Но увы, так выходило, что сексот – это он, Новиков. Лиля так и решила, и не стала с ним разговаривать. Гордая. Да что такое гордость против системы?
После этого им ничего не стоило Новикова доломать. Уж что-что, а ломать они умели. Выбора у него не было. Если хочешь стать писателем, сделать карьеру – сотрудничай. А нет – значит, пропадай или уезжай, только никто тебя никуда не отпустит.
Лилю Новиков с тех пор видел всего два раза. На очной ставке и когда уезжала. Высылали из страны. Но и там – недолго. Руки у них были длинные. Дотягивались и туда. Уж что они умели в совершенстве: ненавидеть. Мстить. Всех, кто не с ними, считать отщепенцами. А Лиля продолжала писать. Не боялась. Не верила, что могут убить.
Опять же, никем не доказано, но почему-то именно у Лили в горах отказали тормоза. Как у Амальрика. А Гинзбурга-Галича убило током. И Литвиненко. А Рохлина непонятно почему убила жена.
Когда Лиля уезжала, Новиков работал в журнале. Должность он занимал маленькую – и все равно провожать Лилю казалось опасно, даже поговорить минуту, могли уволить с работы, как-никак идеологический фронт. Он догадывался, что ничего хорошего из этого не выйдет, пятно было несмываемым, хотя, видит бог, ему не в чем себя упрекнуть, мало кому удавалось не измазаться, лишь отдельным чудакам, но он пересилил себя и пошел. По молодости очень хотел оправдаться.
Но все получилось именно так, как он и опасался. Провожали Лилю только два человека. Два отвязных поэта, которые сами… провоцировали… Тоже хотели на Запад. Из остальных, а друзей и сочувствующих у Лили было много, не пришел никто. Боялись. Прощались заранее. Но разговора не вышло.
– Ты, Новиков, слабый человек. Они потому и процветают, что кругом слабые, что боятся говорить правду. Я не держу на тебя зла: это не твоя вина, скорее беда. Я тебе даже сочувствую. Хотя ты ведь далеко пойдешь, Новиков.
– Это, Лиля, не я. Все у них было готово. Не отвертеться. Я предупреждал. Тут у них чуть ли не каждый второй стучит… – Но она и слушать не стала. Все такая же гордая. В мыслях Лиля уже находилась на свободе. Новиков стал ей неинтересен. Не из того теста.
После этой встречи, последней, Новиков долго ходил как побитый. Репутация его оказалась сильно испорчена. Он подумывал, а не податься ли на Запад? За Лилей? Чем вся эта шушера, все эти Савенко-Лимоновы, мистики Мамлеевы и откровенные придурки Дугины[13] лучше его? Там, на Западе, всякой твари по паре.
Но – не решился. Быть может, из-за женщин и не решился. Что американки? Пахнущие спортзалом феминистки. Кому он нужен там, бедный русский писатель? Со своими кошелками ехали наши ниспровергатели. А тут – замужние, незамужние, всякие. Писатели были в цене. Кто-то догадывался, конечно, что сотрудничал, ходили слухи, но… молчали. Не принято было об этом говорить. Знали, от них не отбиться.
И вот на склоне лет и вспомнить нечего – все промелькнули. Ни любви, ни привязанности особой. Имена и те не всегда удавалось вспомнить. Богема…
Женился Юрий Матвеевич далеко за сорок на известной писательнице Варвариной, однако как жил до того бобылем, так бобылем и остался. Ольга Николаевна была на несколько лет старше Новикова и хозяйка никакая, кастрюли она не переносила, зато вся в себе, в астрале, как говорила сама. Обожала себя в литературе. Новикова она почти не замечала и уже много лет только по понедельникам и пятницам подпускала его к себе.
Считалась Ольга Николаевна природной рифейкой, и по рождению, и по образу мыслей, хотя давно прижилась в Москве, – от этого в ее прозе, мелковатой и эклектической, присутствовали и Хозяйка Медной горы, и Великий Полоз, и бабка Синюшка, и Огневушка-Поскакушка, и недавние бандиты, уралмашевские и центровые, и новые русские форбсы. Писала она и о загадочных волшебных камнях, и о необыкновенных корундах, и о горных духах и чудо-мастерах. Вообще помешана на потустороннем и сказочном, чего никак не могло быть. Многие, и Новиков в их числе, писания ее считали странными и даже болезненными, но это не мешало ни ее непонятной известности, ни необыкновенной практичности. В том, что касалось премий, грантов, поддержки меценатов, дружбы с телеведущими, поездок за границу, равных ей не существовало. Варварину всюду печатали, даже за границей, и рецензенты как один находились от нее без ума, хотя, видит бог, имелось множество авторов лучше ее. Но их отчего-то не замечали. Вообще ее проза казалась Новикову искусственной и надуманной, но, главное, ни о чем. Не то чтобы Юрий Матвеевич ей завидовал, все же супруга, но…
Таинственные свои связи Варварина пуще ока берегла от посторонних глаз, так что Новиков только лет через пять докопался, что главный ее спонсор – бывший гражданский муж и по совместительству олигарх Катин, с которым Варварина по-прежнему поддерживала очень тесные отношения. Настолько тесные, что Юрию Матвеевичу казалось впору подавать на развод. Хотя, с другой стороны, у Катина к тому времени имелась прелестная юная супруга, которую он, не жалея денег, раскручивал в качестве телеведущей.
Он, этот бывший, Катин, имел самые близкие отношения с литературой: состоял в учредителях и спонсорах всех главных премий, которыми награждалась Варварина. Он же, как оказалось, оплачивал рекламу и издание ее книг: статьи в газетах, многочисленные рецензии и выступления на телевидении, в гордом одиночестве и в окружении таких же, как она сама, придуманных звезд.
– А мне ты не хочешь помочь? – как-то слегка подшофе спросил Новиков. – Я, чай, тоже не последний человек в литературе. Тоже лауреат, еще советского времени. Прощелыга твой банкир, не обеднеет. Ведь графоман, ну, чистый графоман. Предлагал мне хорошие деньги за публикацию в журнале. И я бы, грешным делом, взял, не святой, но есть же для всякой бездарности предел.
– С тех пор он про тебя и слышать не хочет, – пожала плечами Ольга Николаевна.
– Ревнует, – засмеялся Новиков. – Все-таки родственник. Как говорили римляне, через это самое место. Сакральное.
– Ты не смейся, – обиделась Варварина. – Он не бездарный. Он любой текст может купить, ему не нужно писать. У него другой дар!
Пришлось Новикову осознать, что любовь любовью, хотя какая тут любовь, а денежки врозь. И слава тоже. Слава, наверное, особенно. При этом смотрит на него свысока, с ощущением превосходства, а с чего бы? И плевать ей, что Новиков замыслил гениальный роман про Серебряный век, грандиознейший, не чета ее доморощенным «Корундам» и потешным через сто лет «Красным и белым».
Печатать, однако, Ольгу Николаевну приходилось регулярно. Выбрасывал других и ставил Варварину. Не читал – давно не читал, не интересно, но ставил. Не мог отказать. Не только жена, но и имя.
Ольга Николаевна, правда, не оставалась в долгу. Сама она редко что-то редактировала, не любила черновую работу, но всюду у нее находились приятели и знакомые – от агентов до издателей, – а рецензенты так просто готовы были расшибиться.
Когда-то с Ольгой Николаевной встретились они на книжной ярмарке в Нижнем. То есть и раньше были знакомы, но шапочно, пересекались изредка в ЦДЛ[14], бывало, произносили несколько слов, и Юрий Матвеевич тайно (но разве можно скрыть такое от женщины?) пялил глаза на ее красивые, стройные ноги. И еще писатель Кротов хвастался, будто у него с Варвариной был недолгий, но бурный роман. Впрочем, скорее не роман, а трехактовая интрижка. Мол, тот еще темперамент, Мата Хари. А тут – торжественный банкет, вино, стихи, проза, и Новиков, слегка пьяный, первым из писателей решился подсесть к знаменитости.
