© Подольский Л.Г., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

Юрий Матвеевич Новиков, главный редактор московского литературного журнала, много лет не читал стихи: устал, надоело, давно разочаровался в поэзии, а оттого все передоверил безотказной Эльмире Антоновне, старой деве, у которой ничего за душой, кроме поэзии и доброго сердца, не было. В прежней жизни она поклонялась Пастернаку, ездила в Переделкино, чтобы увидеть его издалека, тайно обожала Самойлова, безответно любила Коржавина и помогала по хозяйству безбытной Ахматовой. Вообще в ее натуре было обожать и влюбляться, но по величайшему секрету, так что можно было только догадываться. Она и стихи писала очень даже недурно, но почти не печаталась. Словом, шестидесятница, но тайная, романтическая натура, и имя романтическое: Эльмира – электрификация мира. На нее всегда можно было положиться, чем и пользовался Юрий Матвеевич. Сам Новиков, хоть на десять лет ее моложе, много лет мечтал уйти, сбросить лямку, но никак не мог решиться. В литературе он считался тяжеловесом и оттого боялся, что его не поймут: ни знакомые и вроде бы приятели, которых он безотказно печатал – не просто так, конечно, а на паритетных началах, – ни в Союзе, ни жена.

Ольга Николаевна, пожалуй, первая. Юрий Матвеевич никогда не был с ней душевно близок. Брак их до некоторой степени был случайный, не из тех, что заключают на небесах, как шутил сам Новиков, литературный, без любви и без детей. Четверть века они жили под одной крышей, но каждый своей особенной жизнью, настолько, что так и остались и со временем все больше становились чужими, будто где-то между ними пролегла невидимая полоса. С годами Новиков от этого стал уставать: он больше не желал ни молоденьких поклонниц, ни самовлюбленных, не слишком умных писательниц среднего возраста, ему все меньше хотелось быть похожим на Панаева, но и муторный опыт Некрасова его не привлекал, – напротив, он все больше жаждал душевного тепла и уюта. Прижаться, склонить голову на плечо, закрыть глаза… Он пытался рыться в памяти, но не находил… Почти не находил… Все было не то или безнадежно испорчено. Им самим испорчено. Юрий Матвеевич начинал впадать в хандру: все, чему он посвятил жизнь, что казалось исключительно важным, незыблемым, что он написал, ради чего кривил душой, лгал в прошлой жизни, а ведь его считали прогрессивным, талантливым, подающим большие надежды, сравнивали то с Федором Абрамовым, то с Юрием Трифоновым, – все со временем обесцветилось, обесценилось. Оказалось не то. Многое Новиков недодумывал раньше, недопонимал, боялся признаться даже самому себе, что ему не хватает смелости, прыти, что он слишком любит себя, что чрезмерно осторожный. Совок, как стали позже говорить.

А потом все сломалось в одночасье. Казалось бы, свобода! Ан нет, писатели растерялись, замолчали. Цензуру отменили, а писать стало не о чем. Захлестнуло мелкотемье. Парадокс, но литературу перекрыла журналистика. Вместо выдуманного – настоящее…

Литература выживала, но как? Все кругом делали вид, притворялись, будто ничего не происходит. Между тем Новикову казалось, что он присутствует на похоронах. Журнал умирал. Читателей становилось все меньше, в разы. И сил что-то изменить не было. И – таланта не хватало. И начатый им роман, написанный до середины, много лет пылился на столе.

Что-то происходило и с ним самим. Устал, сломался. Юрий Матвеевич был грамотный человек. Он сам себе поставил диагноз: депрессия. Хоть в петлю лезь!

Случайно взгляд Новикова остановился на подшивке стихов, которые положила перед ним вечная энтузиастка Эльмира. Электрификация мира. Зачем? Он никогда их не читал. Скучно. Он давно устал от рифм. Слишком часто рифмы заменяют мысли. Но она с упорством старой девы всякий раз клала их на самое видное место.

В первый момент Новиков растерялся. Вздрогнул. Будто сквозь него, прямо к сердцу, прошел ток. Сквозь его тоску. Словно незнакомка из Сызрани, золотоволосая, красивая, молодая, с дивным одухотворенным лицом, с тонкими изящными руками, словно не стихи она прислала, а тайное послание ему! Ему! Будто многие пустые годы ждал он этого письма. Будто душа его, истосковавшаяся, замерзшая, ожидала именно этих слов! Именно от нее! И вот – дождался!

А ведь были у него женщины, и немало. Жена – не в счет. Черствая эгоистка, эготистка. Настоящего дарования у нее нет, но – умна, хитра, пронырлива. Заурядная, в общем-то, женщина, средненькая, талантик – так себе. Наделена, однако, необыкновенной пробивной силой. Впрочем, тут не столько сила. Деньги, женские прелести. Да, Ольга Николаевна не в счет… А ведь промелькнуло же и множество поклонниц… Как же, главный редактор! Хотя, нужно признаться, больше до того! Писатель! Имя! Лауреат! Это сейчас писатель – чудак, неудачник, а лет тридцать назад почти небожитель. И все эти девочки, мечтательницы, графоманки, но встречались иногда и талантливые, – все с экзальтированным восторгом смотрели на него. Только что видели? Человека? Мужчину? Иногда бывало! Но чаще – имя!

Да что им далось имя? Писатель… «Что в имени тебе моем?» Да, что? А ведь пусто, ничего не осталось. Как мираж… Чаще всего Татьяны и Лены… Разве что на память пальцы загибать…

А эта милашка из Сызрани, золотоволосая. Сколько ей лет? О ком это она? Слова, какие особенные слова! Юрий Матвеевич давно разучился доверять словам, но тут… Тут не могло быть фальши!

«Неужели это о муже?»

Только теперь Юрий Матвеевич начинал догадываться, что мучило его все последние дни, недели, годы. Одиночество. С младых ногтей, с тех самых пор, как вырвался от родителей и учился в Литинституте. Среди людей, среди друзей, вот только друзей настоящих не нашлось. Собутыльники. Попутчики, или как их там… Карьера… Вот о карьере думал… О славе…

Сколько их было там, девчонок, в Литинституте. Неглупых вроде бы девчонок. И настоящих, талантливых, кто хорошие стихи писал, и графоманок. И ребят тоже. И ведь никто не пробился, никто. Печатались. Ну и что, что печатались? Положить на это жизнь? За несколько строчек – жизнь? А ведь неплохие, хорошие, замечательные даже девчонки и ребята.