И вот, четверть века никаких вестей после той ночи…

Не откладывая, Владимир Ильич написал ответное письмо Леночке. Он действительно сильно обрадовался. Не то чтобы вспыхнули прежние желания и чувства, а ведь были, были! Но чувства оказались мертвы, однако сексуальные воспоминания будоражили его сны, так что утром он проснулся разбитым. Присутствовало больше всего любопытство: что она делает в Израиле? С Бяликом или с кем-то другим? А может, одна? Левин давно был женат, с тех самых пор, когда они расстались, и все же греховные мысли лезли в голову. Впрочем, и еще, определил Левин, одиночество. Старых друзей и подруг он давно растерял, многие разъехались по заграницам, а новых никого не было. Разве что знакомые по делам, по не слишком активному бизнесу, случались даже короткие интрижки, но все было не то, совсем не то, как когда-то с Леночкой. Имелись, правда, еще друзья в «Фейсбуке» и в «Одноклассниках», но это же чистая профанация. Никто из прежних, из друзей и давних любовниц, из однокурсников давно о нем не вспоминал, и он тоже. Даже старшая дочь из Германии писала-звонила исключительно редко. И вдруг Леночка. Не забыла, значит, эти блаженные месяцы, эти медовые, безумные ночи без сна, когда засыпали только к утру и Левин вечно опаздывал на работу. Леночка отсыпалась потом днем, а он, Левин, сидел и клевал носом в своем диспансере. И мечтал о следующей ночи…

Иногда, бывало, на рассвете их будил ревнивый Погоржельский. Хотел проверить, одна ли Леночка в своей постели? Хотел прийти? Или – мстил за безумство их ночей? Как же, Погоржельскому было от чего негодовать: со стены на Левина с Леночкой смотрел его портрет и, казалось, все видел, и к утру наливался такой злобой, что даже чернел от негодования. И Левин, чтобы не смущал этот виртуальный, пристальный взгляд, нередко накрывал портрет простыней. И все равно взгляд Погоржельского будто прожигал материю, Левин часто ощущал его на себе.

Но то – давно, много лет назад. Сейчас же Левина восхищал прогресс, те же социальные сети. Раньше люди уезжали и исчезали – навсегда, без всякой надежды свидеться, за кордоном начинался другой мир, чужой и якобы враждебный Тартар[31], оттуда нельзя было никогда вернуться и нельзя было пересечься, как нельзя вернуться из загробного мира. Сколько людей уехало и потерялось, люди, как иголки в стогу сена, пропадали на этой земле, но вот рухнула прежняя власть и железный занавес вместе с ней, появились интернет и социальные сети, и Леночку, будто иголку, притянуло назад, пусть и на короткое время, словно мощнейший коллайдер.

«Дорогая Леночка, я очень рад. Как ты? Жду тебя с нетерпением. Пожалуйста, сообщи о приезде заранее, чтобы я никуда не уехал. Где ты? С кем? Привет от меня Мише», – написал он и долго думал, что бы еще дописать? Быть может, спросить про Розу Михайловну, про Мишу-маленького, про дочку – Левин не помнил, как ее звали, – но решил ничего не дописывать. Все же двадцать пять лет прошло, слишком много за это время утекло воды.

Он отправил свое письмо и стал ждать, но ответное письмо долго не приходило. И Владимир Левин стал думать, что Леночка больше не напишет, что она передумала относительно встречи или не приедет в Москву. Да мало ли что могло произойти, разве можно угадать, чего хочет и о чем думает женщина? Тем более такая финтифлюшка, как Леночка. Но вот, когда он уже совсем не ждал и ничего, кроме разочарования, не испытывал, она прислала целых две строчки:

Значит, понял Левин, с Мишей Бяликом она не живет. У нее другой муж, по крайней мере, был. Леви – это почти Левин, только в разных странах фамилия Левин пишется по-разному, однако происходит из общего источника – от левитов[32] из Иерусалимского храма, а те, в свою очередь, из колена Левия[33]. Вроде как сводная родственница.

Ничего больше из письма узнать было нельзя. Разве что Левин по случаю подумал о графе Толстом: как мог Лев Николаевич дать своему герою, русскому помещику и дворянину, еврейскую фамилию? Ведь русских Левиных не бывает. Если как следует поискать, всегда отыщутся еврейские корни. Он сам, Владимир Левин, лет до двадцати не знал, что его собственный дед – еврей. Для него это стало откровением, от него это очень долго скрывали из-за антисемитизма. А уж про левитов и про колено Левия он и вовсе узнал только в новое время, когда стал интересоваться историей и собственной родословной. И оказалось, что он, Владимир Левин, дальний отпрыск рода Гедиминовичей через князей Милославских. Впрочем, вероятно, это было давно и неправда, как говорили в таких случаях в детстве, потому что предки по матери больше века назад измельчали и растеряли все свои титулы, а потом и вовсе лишились дворянства, породнившись с бывшими крепостными. Сохранились только, несмотря на все советские семьдесят лет, семейные то ли предания, то ли легенды про купца первой гильдии прадеда Степунова.

Однако ведь и Стива Облонский – тоже еврейская фамилия? Это-то как понимать?

Следующее письмо от Леночки пришло только через несколько месяцев. Она сообщала, что купила билет до Москвы из Нью-Йорка и должна приехать в середине июля. Как прилетит, сразу даст о себе знать. В Москве она пробудет целую неделю.

Значит, Леночка почти наверняка живет в Америке, понял Левин.

«Буду ждать, – ответил он. – Как приедешь в Москву, сообщи свой телефон».

Встречу они назначили на Арбате у станции метро «Смоленская», почти рядом с тем местом, где когда-то жила Леночка и где они провели столько бурных и счастливых ночей. Только Арбат с тех пор сильно изменился: в момент их знакомства он был новенький и яркий, но очень скоро подурнел, потемнел и потерял свою прежнюю ауру. Однако сейчас Левину вспоминались толпы молодежи, музыка отовсюду, экзальтированные иностранцы, не жалевшие доллары за Горбачева и Ельцина в виде матрешек, люди с гитарами, барды, открыто ругавшие власть, шикарный магазин «Воды Лагидзе», куда иногда заходили полакомиться они с Леночкой, столпотворение у только возникшей стены Цоя, художники и астрологи на каждом углу, как-то Левин встретил даже Фиделя Кастро с русским ребенком на плечах в окружении восторженной толпы. Теперь же – и книжные развалы оставались на прежнем месте, и торговали картинами средней руки, кафе и ресторанов стало много больше, а – все было не то: и людей поубавилось, и не видно почти иностранцев и молодежи, и обшарпанный магазин «Воды Лагидзе» давно закрыт; в основном навстречу Левину попадались провинциалы, с явным опозданием прослышавшие про Арбат, и не было больше пьянящего чувства свободы. Обычная улица, где из обывателей вытряхивают деньги. Разве что появилась окрашенная под золото Турандот.

Левин пришел заранее, он даже успел побродить по Арбату, по «местам боевой славы» – не только с Фифочкой совершал он здесь в былые годы променад, – а она, Леночка, как всегда, опоздала. Но ничуть не изменилась, будто не двадцать пять лет прошло, а – один день. По-прежнему стройна и красива, и антураж соответственный: на высоких каблуках, в обтягивающих брючках, подчеркивающих несравненные Фифочкины ноги, в блузке с рукавами-бабочками, с грудью еще более шикарной, чем в прошлой жизни, вся в блестках, как много лет назад. Будто японская принцесса, она обожала птичек и бабочек, и они в виде вышивок трепыхались на ее тысячедолларовой блузке и в по-прежнему черных, будто вороново крыло, волосах, так что Левин почувствовал даже некоторую неловкость: сам он с годами старел, полнел, набирал килограммы и носил костюмы пятьдесят шестого размера.

В том, что Фифочка не менялась, не полнела и оставалась такой же красивой, явно заключалось нечто наследственное, родовое – четверть века назад примерно столько же лет, как ей сейчас, было ее маме, Розе Михайловне, или Розе из Сераля – когда-то она играла эту красивую роль, – и та выглядела точно так же, так что Левин даже поразился семейному сходству. Обе смотрелись на одно лицо, совершенно, с годами это сходство только усиливалось. «Крепкие гены. Наверное, не только внешнее сходство», – с восхищением думал теперь Левин, тотчас вспомнив Леночкины рассказы, что после развода с Познанским, а может, и до того, мамочка, она же прекрасная Роза из Сераля, время от времени меняла бойфрендов (это было Фифочкино слово: «бойфренд»), и все они, эти бойфренды, были намного моложе мамочки, словно Роза Михайловна владела секретом вечной молодости и красоты.