Леночкины родители развелись, когда она училась в школе. Отец ее был известный режиссер. Однако вскоре после развода он громко хлопнул дверью и подал на выезд. Леночка рассказывала: у отца идеологическая комиссия не пропустила пьесу – он так и не понял из-за чего, но сильно обиделся и высказал им все, что о них думал. После этого его несколько лет не выпускали, пока он не женился на американке. «У них и в самом деле была любовь», – делилась Леночка. Будто отец еще раньше познакомился с американской стажеркой.
Леночка с Розой Михайловной предполагали, с отъездом отца все решилось на очень высоком уровне, даже на самом высоком, вскоре после визита президента Никсона в Москву, но Леночке и Розе Михайловне перекрыли кислород. Роза Михайловна находилась с отцом в разводе, но все равно: Познанская. Так что даже хотела поменять фамилию обратно на Фельдман. У нее в это время кто-то был, но – женатый и снова с неблагозвучной фамилией. А Познанский – это опять-таки был псевдоним, означавший, что предки Леночкиного отца происходили из Познани, отец каким-то образом сумел поменять документы. Он и в Америке, в Бруклине, оставил эту фамилию, Познанский, и ставил очень авангардные спектакли. В Бруклине ему никто не мешал.
Однако если не Познанская, то отчего не Погоржельская? Именно под этой фамилией знал ее Левин. Недавняя супруга известного художника-авангардиста. Правда, известного не широко, а в определенных кругах, больше среди иностранцев. Еще недавно он считался почти диссидентом, но его почему-то не трогали, так что иногда Погоржельского сравнивали с Виктором Луи[20], только помельче. На тот момент, когда Владимир Левин познакомился с Леночкой, бывшие супруги как раз оформляли развод.
Самого Погоржельского Владимир Левин видел всего один раз, да и то издали – такой маленький, черненький, суетливенький живчик, он привозил к Леночке сына. Приехал с шиком, на «Волге», иномарок в Союзе в то время не было и в помине. Зато Погоржельский входил в моду и процветал. Как раз начинались кооперативы, и он у богатых кооператоров шел на ура. И – рассказывала Леночка – у комсомольцев тоже. Комсомол чуть ли не в один день превратился в бизнес-клуб, комсомольские боссы занимались обналичкой, и богатенькие буратино спешили приобщиться к искусству. А главное, увековечить себя.
Подробно разглядеть Погоржельского Владимир, можно сказать, имел честь только на автопортрете, как и прочие его картины: цветы, натюрморты, Леночка нагишом, она же под прозрачной тканью вроде махи – Леночка была упоительна и призывна, sex appeal, с ума можно было сойти. Он и сходил, молодой был, падкий на женские прелести. И Леночка встречно, она знала свои… неотразимые достоинства, что ли, мужчины летели на нее, как мухи на мед…
Зато сынок, чтоб жизнь не совсем казалась медом, очень трудный оказался ребенок. Лет семи, маленький ростом и нервный – в отца, настоящий звереныш. Хотя понять можно: отец с матерью как кошка с собакой. Владимир в их отношения не вникал – зачем ему? Однако Погоржельского недолюбливал. Если портрет – зеркало, то Погоржельский явно был похож на таракана с усищами. К тому же сноб. Это со слов Леночки. И чуть ли не сексуальный маньяк. Он постоянно менял натурщиц и ни одну не пропускал. Однако запомнил Владимир не его, а Погоржельского-младшего. Как-то они шли с Леночкой, он сейчас не помнил куда, но вроде бы по Арбату, было темно и грязно – самая разруха и очереди, конец восьмидесятых, – продукты с каждым днем исчезали, люди вспоминали про карточки и шептались о гражданской войне. Так вот, этот Миша, да, тоже Миша, только маленький (большой еще сидел в своем Свердловске), – пристроился сзади и лупил Левина по ногам. Подкрадется – и ударит, подкрадется – и снова, так что Левин не на шутку разозлился. Леночку Миша-маленький не слушался, и Левин не знал, что делать с этим поганцем.
Между тем шли, кажется, в кондитерский. Леночка обещала познакомить Левина с заведующей. В тот раз, или в другой, много лет прошло, не вспомнить, но вошли они с черного входа. С переднего было не протолкнуться. На полках – шаром покати, один-два вида дешевых конфет; кругом разгоряченные, потные лица, и очередь с улицы. Леночка заведующей что-то доставала, какие-то тряпки. В других магазинах и того не было, а тут все-таки: Арбат. Иностранцы покупали матрешек и зимние шапки, и еще из-под полы – ордена. С тех самых пор Владимир и запомнил: звереныш ревновал жутко. Особенно отчего-то именно к нему, Левину.
У Погоржельского Леночка вначале служила натурщицей. До него у кого-то еще, Левин давно забыл фамилию. Леночка что-то рассказывала – тот тоже был известный, из МОСХа, но приторговывал за валюту. Познакомились прямо на улице, первый был красавец-мужчина, но Погоржельский ее выкупил.
– Он на меня накинулся как одержимый, – делилась Леночка. – Он меня и душил, и облизывал, и заставлял делать ему больно. Настоящий художник, с фантазией… Или сексуальный маньяк. У него комплекс Пигмалиона, это он сам рассказывал, он обожает своих натурщиц… Не может пропустить ни одну… – Леночке, когда ее выкупил Погоржельский, исполнилось чуть больше двадцати.
Погоржельский, надо думать, остался Леночкой доволен – не скупился на подарки и написал с нее массу портретов – один, довольно странный, на котором Леночка была совсем не похожа на себя, а скорее на деревянного идола, висел прямо над кроватью, так что Левин часто его разглядывал, – но, увы, Маэстро оказался до сумасшествия ревнив и истеричен, не раз и не два угрожал Леночке перерезать себе вены.
– Ты, конечно, совсем не давала ему повод? – усомнился Левин.
– Бывало, конечно, – засмеялась Леночка. – Первое время я старалась быть паинькой. А потом мне все это надоело. Он воображал себя супергероем, эдаким маленьким мачо. А на самом деле – обыкновенный хлюпик.
Про Погоржельского Левин знал немного. Что Леночка прожила с ним несколько лет и что расстались они со скандалом из-за новой натурщицы, Юлечки, которую Погоржельский привел вместо Леночки в мастерскую. Впрочем, и Леночка к тому времени не раз наставила ему рога. Ребенок их, Миша, тот самый, что лупил Левина по ногам, остался при разводе с Погоржельским, и Леночка вроде бы была довольна, но несколько лет спустя они с новым мужем, Мишей-старшим, решили Мишу-маленького похитить, когда Погоржельский привез по их просьбе сына в Израиль. Миша-старший, тот, понятно, служил всего лишь исполнителем, чужой ребенок был ему совершенно ни к чему, все, очевидно, затеяла взбалмошная Леночка. Однако затея провалилась: дело дошло до суда, и израильский суд присудил вернуть Мишу-маленького Погоржельскому. Ребенка, со слов Розы Михайловны, будто бы спрашивали, где и с кем он хочет жить, и Миша-маленький выбрал отца. Но это, наверное, случилось через год после той сумасшедшей ночи.
«Однако отчего все-таки Леночка подписалась Фельдман?» – не раз и не два прокручивал в голове Левин. Если Леночка не хотела писаться Погоржельской, – рассталась-то она со своим художником со скандалом: делили имущество и маленького Мишу, а больше выясняли, кто кому и сколько раз наставил рога («Любовь разбилась вдребезги о ладью жизни», – с улыбкой повторяла Леночка услышанную где-то фразу) – любовь разбилась, но не до конца; изредка, как догадывался Левин, они встречались до самого Леночкиного отъезда в той самой необъятной кровати среди взирающих со стен картин и стыдливо отвернувшихся статуэток Мадонны из папье-маше, где он, Левин, провел одни из лучших часов своей жизни, – если Леночка не хотела писаться Погоржельской, так ведь оставалась в запасе и другая фамилия: Бялик. Очень даже поэтическая фамилия[21] в честь этого самого Миши-рогоносца. Или Мишистаршего. Но, хоть и рогоносец, мужчина он был молодой, приятный и даже красивый, спортсмен и куда как виднее художника-мазохиста со всеми его комплексами и премиями (что Погоржельский получил престижную премию, так это Левин слышал по телевизору самолично вскоре после того, как Леночка с Мишей-старшим умотали в Страну обетованную). Обыкновенный оксюморон: за что раньше третировали и били, а пару раз завели для острастки уголовное дело, за то же самое и наградили Погоржельского в Новой России!
