Вскидываю подбородок, словно готовлюсь получить «Золотой глобус»[38].

Спустя долгую минуту молчания он оставляет в покое столешницу и подходит ближе к кассе.

– Чем могу помочь? – спрашивает он отстраненным, почти скучающим тоном.

Толпа за окном не редеет.

– Да брось ломать комедию, ты же узнал меня.

– Напротив моего дома висит двадцатифутовый билборд с твоим лицом. Так что да, я узнал тебя, Пеони Прайс.

– Так ты все-таки помнишь меня? Меня прежнюю?

– Помню, как человека, который отказывался выполнять свои прямые рабочие обязанности и мешал мне выполнять мои.

– Кевин, я больше тут не работаю, – заявляю я, самым что ни на есть серьезным тоном. – Никогда не работала. Если кому-то расскажешь, я буду все отрицать. – Я грожу ему наманикюренным пальцем.

– Крег, – поправляет он и возвращается к протиранию поцарапанной столешницы.

– Да оставь ты ее, она и так чистая, – прошу я, морщась. – Тебя разве не удивляет происходящее?

– Что конкретно? Тот громадный афроамериканец за окном? Или толпа зомби?

Мы бросаем взгляд на Боба и незнакомцев за стеклом, а потом возвращаемся к разговору.

– Как это? – Я кидаю сумочку на ближайший стол. – Ты посмотри на меня! Я чертовски богата, за мной бегают папарацци, к тому же я выгляжу как королева красоты, а вчера была никем: мыла эти чертовы чашки и терпела твою унылую физиономию. Но заметь… – Я поднимаю указательный палец и продолжаю: – Я не забыла о тебе, даже говорю с тобой.

– Не знаю, как наличие дорогой одежды вдруг делает тебя кем-то.

– Завидуй сколько влезет, только все, о чем я говорила, сбылось. Я стала тем самым исключением, как бы ты ни убеждал меня в обратном.

– Это определенно знаменательный день в твоей жизни. – Он убирает тряпку и вытирает руки о передник. – Жаль, его нельзя поставить в рамочку.

– Да ты хоть знаешь, кто я теперь?

Он прищуривается:

– Пеони Прайс, я полагаю.

– Да нет!

Он выходит из-за барной стойки и двигается к столику у окна.

– То есть да, технически да…

– Почему они зовут тебя Пенни?

– Я… я не знаю… – бормочу я заплетающимся языком. – Разве это имеет значение?

Он берет со стола пустые чашки и уходит за дверь с круглым окном, ведущую на кухню, и спустя минуту возвращается. Толпа за окном немного утихомиривается.

– То есть, – заключает он, – они изменили твое имя, но ты даже не поинтересовалась почему?

– Важно лишь то, что теперь я не уборщица без цента в кармане.

– Ну что ж… – Он подается вперед, опершись ладонями на столешницу. – Прими мои поздравления.

– Мне они не нужны.

Он со свистом выдыхает.

– Ты ничего не понимаешь, Кевин…

– Почему же? – прерывает он. – Ты была бедной, а стала богатой, была никому не известной, а стала знаменитой, залипала на манекены в соцсетях, а теперь стала одним из них – это простое уравнение, его нетрудно понять.

– Тебе не кажутся странными эти изменения?

Вопрос повисает в воздухе.

Я усаживаюсь на барный стул, уставляюсь на худые коленки и не без смущения признаюсь:

– Вчера я кинула монетку из банки для ругательств в унитаз. В детстве мы с Мелани думали, что это поможет в исполнении любых желаний. Знаю, это глупо. Я вчера почему-то вспомнила об этом и загадала новую жизнь… И это сбылось.

Он смотрит на меня взглядом «пора-звонить-санитарам» и «где-моя-смирительная-рубашка». Или мне это кажется?

– Ты же не думаешь, что монетка в унитазе исполнила твои мечты?

– Нет, но… – Я пожимаю плечами. – Но как-то же это сработало. У меня голова идет кругом, ведь я не понимаю как.

– И я не знаю – это и неважно. Не поверишь, но для меня ничего не изменилось.

– В это я как раз верю, – признаю я и снисходительно добавляю: – Каково это – попасть в другую вселенную и оказаться тем же неудачником?

– Стабильно.

– А я теперь известная актриса, и мой парень, чтоб ты знал, самый красивый мужчина на планете.

Его и без того темные глаза становятся совсем черными.

– Не понимаю, чего ты ждешь.

Я не знаю! Наверное, другого приема, возможно, восхищения и благоговейного трепета, в идеале – красной ковровой дорожки, расстилающейся под ногами в туфлях-убийцах от Prada.

– Монетка в унитазе, ты в Голливуде. Мечты сбываются. Я тебя поздравляю. Но я здесь не для того, чтобы тешить твое самолюбие.

– Нет, конечно. Вот еще! – фыркаю я.

– Кофе? – спрашивает вдруг он.

– Нет, – морщусь я. – Не буду пить твой дешевый кофе. Не сегодня.

Он мягко улыбается, отчего на щеках появляются ямочки, которые делают лицо приятным, даже красивым.

– Тогда я не знаю, чем тебе помочь.

Я закипаю оттого, что он выставляет меня жертвой, хотя из нас двоих именно он натирает столешницу.

– Ты… ты ужасен. Понял?

– Да, ты права, – кивает он. – Я неудачник, работающий бариста в кофейне.

– Ты отвратителен!

– И это я помню.

Щеки полыхают огнем, внутри бурлит, как в жерле вулкана, но Кевин спокоен, из-за чего меня распирает сильнее.

– Давай перемотаем до той сцены, где ты выбегаешь отсюда, хлопнув дверью.

Я вскакиваю, хватаю с ближайшего столика сахарницу и высыпаю содержимое на натертую до блеска барную стойку.

– Не буду отрывать тебя от рабских обязанностей, Кевин, – бросаю я и выхожу из кофейни в море тел. Кевин что-то кричит мне вслед, но его заглушают голоса собравшихся.

После сегодняшних вылазок я мечтаю набить желудок пиццей или бургерами, но денег не остается – приходится довольствоваться диетическими йогуртами и коктейлями, которыми под завязку забит холодильник в доме Пенни. Ем до тех пор, пока живот не раздувает настолько, что становится трудно дышать.

Передохнув, отправляюсь на экскурсию по владениям Пенни, а они довольно обширны: четыре спальни, четыре ванные комнаты к каждой из них, мини-кинотеатр, спортивный зал и кабинет, из которого ноги несут к бассейну. Огни вечернего Беверли-Хиллз разноцветными камнями распадаются по холмам, в сумерках они походят на темно-синие волны океана.

– Я знаменита, – шепчу я. – Я знаменита! – Вскидываю руки в небо, слова эхом отзываются по бескрайним просторам.

Присев у бассейна, окунаю ноги в воду и болтаю ими, разрезая теплую гладь. Опираюсь на ладони и запрокидываю голову. На миг охватывает тихий восторг и чистое блаженство: старые мечты сбылись, а новые еще не возникли. Я перестаю видеть, слышать и дышать, с легкостью выпархиваю из тела, пролетаю над холмами, подсвеченная вечерними огнями. Взмываю высоко в небо, вдыхаю прохладу наступающей ночи, а потом резко, болезненным рывком возвращаюсь в тело, точнее, в него возвращает телефон, трезвонящий из кабинета.

– Ты спятила, твою мать?! – кричит Элайза, как только я отвечаю на звонок.

Я кривлюсь, оглушенная ее голосом, и невольно отодвигаю телефон от уха. Включаю громкую связь.

– Тебя сегодня ждали на примерке два часа! Где ты была?

– Я подумала, что заслужила отдых, раз уж сегодня не предвидится ничего важного.

– Подумала? – Я представляю, как из ее носа выходит пар, как у драконов в фильмах. – Расписание составлено не для того, чтобы ты думала, а чтобы следовала ему. Это рекламный контракт на пятьдесят тысяч, это ты хоть понимаешь?

Я мычу в ответ. Речь явно идет не о пятидесяти тысячах фантиков.

– К счастью, Каре удалось договориться о примерке на завтра. Одежду привезут на фотосессию. И без фокусов, не вздумай отключать телефон. Ты меня поняла?

Я снова бормочу что-то нечленораздельное, прижимая ладонь ко лбу. Телефон! Я положила его в новую сумку Chanel, которую оставила в кофейне. Дерьмовее не придумаешь…

– С телефоном возникнут проблемы – я потеряла его сегодня.

– Что значит потеряла? Его украли?

– Если быть точнее, я забыла его кое-где. Но это не страшно, я поеду и заберу его завтра.