Дом не окружен забором, я беспрепятственно прохожу по подъездной дорожке, вымощенной крупной серой брусчаткой, и останавливаюсь у минималистичной двери. Сердце колотится в горле. Я нажимаю на звонок с такой силой, что белеет палец. Тишина. Звоню еще раз – ничего. Заглядываю в затемненное окно рядом с дверью. Видна прихожая, а за ней часть просторной гостиной.

Я жду недолго, с облегчением выдыхаю и собираюсь восвояси, но тут в прихожую выходит мужчина лет пятидесяти. Шагает он неспокойно и озабоченно, будто его отвлекли от чего-то важного. Он рывком открывает дверь, окидывает меня взглядом и останавливается на лице. Тонкие губы растягиваются в улыбке, в которой я узнаю́ свою.

– Пенни…

– Папа? – Во мне зарождаются десятки вопросов, но они летят в общую кучу оставшихся без ответа.

Это определенно не мой отец! Не тот отец, который носил очки, читал в темноте, готовил омлет по утрам и работал по пятьдесят часов в неделю, чтобы обеспечить мое обучение, но в то же время я всем телом чувствую связь с этим человеком, будто кровь по нашим венам разлили только что из одной емкости.

– Я… рад, что ты заглянула, – говорит он и потирает шею, судя по виду нельзя сказать, что он рад, но вот удивлен точно. – Что ж, проходи.

Он открывает двери шире и пропускает меня вперед. На нетвердых ногах иду через просторный холл и оказываюсь в не менее просторной гостиной, откуда открывается вид на бассейн и салатовый в лучах солнца сад. Взгляд пробегает по картинам на стене, по окнам, по мебели. Мешкаю, пораженная размером и убранством дома, но все же устраиваюсь на одном из белых диванов посреди комнаты.

– Как ты? Как дела? – спрашивает мой новоиспеченный отец, уходя вглубь дома. Слышится шорох и звон посуды.

Я теряюсь, не зная, на какой вопрос отвечать, ведь дела у меня лучше некуда, но чувствую я себя при этом персонажем Джима Керри в «Шоу Трумана»[31].

– Неплохо, – отвечаю я в итоге.

Пока он не видит, изучаю его жилище: в гостиной немного мебели, но все подобрано со вкусом, каждый предмет на своем месте. Никаких разводов на окнах, носков под диваном или журналов, небрежно валяющихся на кофейном столике. Никаких кубков, сувениров и памятных фото – пространство выхолощено, будто он и я вместе с ним часть каталога по дизайну интерьера.

Не нужно быть Эйнштейном или Платоном, чтобы прийти к выводу, что родители Пенни – мои новые родители – не просто богаты, а чертовски богаты. Откуда такие деньги? Они работают на сицилийскую мафию? Они аристократы? Они знамениты? На эти вопросы дает ответы Википедия: их зовут Стенли и Лили Прайс, он режиссер, снявший последний фильм семь лет назад, а мама – менеджер по кастингу и бывшая актриса ситкома, название которого ни о чем мне не говорит.

И почему я раньше не додумалась найти информацию в интернете?

Стенли возвращается с двумя треугольными бокалами, в фильмах из таких обычно пьют мартини, и протягивает один мне.

– Мой фирменный.

Я прячу телефон в сумку и беру бокал с оранжевой жидкостью.

– Он безалкогольный, – предвещая возможные опасения, предупреждает Стенли.

Пробую «его фирменный»: на вкус как грейпфрутовый сок вперемешку с абрикосовым и лимонным – непривычно, но вполне сносно.

– Извини, что заставил тебя стоять на крыльце, – не ждал гостей. – Он устраивается рядом вполоборота ко мне и кладет ногу на ногу.

– Ты куда-то собираешься?

– С чего ты взяла? – Рука со стаканом повисает в воздухе.

Я хмурюсь. Может, я схожу с ума, но он определенно одет как человек, который собирается на прием.

– Твой костюм.

– Да, новая коллекция Armani. – Он заботливо поправляет и так идеально лежащие лацканы пиджака. – Нравится?

Я киваю, ведь мне нравится, но я все же в замешательстве. Носить Armani в качестве домашней одежды – это… необычно.

– Скоро начнутся съемки «Планеты Красной камелии», – это не вопрос, а утверждение.

– Ты уже в курсе?

– Контракт на четырнадцать миллионов – это не шутки, дорогая. К тому же мы с мамой, как твои менеджеры, обязаны такое знать.

– Я думала, Элайза – мой менеджер.

– Конечно, но и мы не можем оставаться в стороне. Элайза, безусловно, талантливый организатор и агент, но она никогда не позаботится о тебе и твоих делах так, как мы, понимаешь?

Я осторожно отпиваю из бокала, а он продолжает:

– Я всегда говорил, что тебя ждет большое будущее, и ни разу за двадцать лет в этом не усомнился. Помнишь свою первую рекламу? Сколько тебе было? Года два, наверное. Мы с матерью положили столько сил, чтобы ты получила первую роль.

– А где мама?

Он едва заметно усмехается и отпивает из бокала.

– После стресса с аварией и пресс-туром она решила отдохнуть в Париже, – это звучит так просто из его уст, словно в столицу Франции можно летать каждый день. Про аварию я не спрашиваю – Стенли тараторит как заведенный: – Когда начнутся съемки, я обязательно буду присутствовать на площадке. Хочу снова окунуться в процесс. Возможно, со временем нам удастся поработать вместе: ты перед камерой, а я по ту сторону. – Он подмигивает мне.

Я киваю как болванчик, что стоял у папы – моего настоящего папы – в машине. Повисает неловкая тишина, в которой отчетливо раздается стук шпилек. Со второго этажа спускается стройная брюнетка – девушка чуть старше меня, ее длинные темные волосы струятся по плечам. Будь я прежней, стоило бы заползти в угол, чтобы не сгореть в лучах ее красоты. Но теперь я не хуже.

Шпильки подплывают к отцу и передают две папки: одну тонкую, другую увесистую.

– Все здесь, мистер Прайс, как вы и просили.

– Да, Келли, спасибо.

Я как существо, не имеющее способности говорить, наблюдаю за их беседой, переводя взгляд с одного на другого. Стенли замечает это и поспешно произносит:

– Точно, Пенни, ты ведь не знакома с Келли. Келли – мой новый ассистент. С каждым годом я все забывчивее, а она держит мои дела в порядке, – он стучит по папкам.

– Рада познакомиться, – говорит Келли.

– И я.

Знакомство выходит кратким и бездушным, но Келли это не смущает. Более того, как только стук шпилек утихает в глубине дома, я забываю о ее существовании – такова судьба обслуживающего персонала.

– У тебя… так много дел? – прочищая горло, спрашиваю я.

– А как же, мне приходится следить за твоей деятельностью, – отвечает он, поглаживая увесистую папку, – но и о себе не забывать. Вот присматриваюсь к сценариям, выбираю наиболее перспективные. Не хочу размениваться на никчемные сериалы и короткометражки, понимаешь? Сколько можно… – Он собирается добавить что-то, но резко замолкает.

– Может, куда-нибудь съездим? – Я почти подпрыгиваю на месте, едва не проливая содержимое бокала. – Расскажешь мне обо всем.

– С радостью, но не выйдет. У меня видеоконференция с продюсером одной перспективной киностудии из Нью-Йорка.

– Что ж…

Опустошаю бокал и глупо кручу его в руках. Стенли будто забывает о моем присутствии и проваливается в собственные мысли.

– Я, наверное, пойду.

Не ожидая, пока он ответит, встаю на подкашивающиеся ноги, он – за мной.

– Помни, дорогая, я горжусь тобой.

Стенли заключает меня в объятия, похлопывает по спине, а я обмякаю в его руках, не осмелившись дотронуться. Отпрянув, ищу, куда поставить пустой бокал – в этом доме он в любом месте лишний. Стен забирает его, ставит на кофейный столик – слишком низкий, чтобы быть удобным, – и провожает до двери, ничего не говоря на прощание.

Скомканность и краткость встречи с новым отцом и его ассистенткой приводит к странному чувству замешательства и одновременно успокоения, которое действует как седативный препарат – меня развозит в салоне машины. Тело безвольно распластывается на заднем сиденье, конечности наливаются свинцом, но мозг работает без устали. Мозг работает так быстро, что я не успеваю вылавливать мысли, будто пытаюсь сесть на поезд, который не совершает остановок.