Вздрагиваю. Щипаю себя за правый локоть, за левый, за щеки, впиваясь ногтями в кожу – на ощупь она как плотная резина.
Пора просыпаться! Все происходящее не может быть правдой. Пора вставать!
– Куда дальше? – спрашивает Боб, вырывая меня из непростых мыслей.
Помешкав, называю прежний адрес – дома, в котором я жила последние двадцать лет; дома, у которого нет колонн и окон в пол; дома, где живут родители и Энн, ведь три человека не способны в одночасье исчезнуть с лица земли, как печенье из банки. В сумке пиликает телефон, сообщая о тренировке. Удаляю напоминание.
Постепенно ухоженные брентвудские дома, скрывающиеся за подстриженной зеленью оград и деревьев, сменяются менее зеленой и более скромной артерией Банди-Драйв с жилыми апартаментами и зеркальными высотками, а после магазинами, автомастерскими и заправками на Юг-Барингтон-авеню. Минуя пару блоков и безликих одноэтажных домов, оказываемся на до боли родной Барри-авеню.
На Барри-авеню едва ли увидишь дизайнерские здания с плоскими крышами. Это улица спокойствия, вечной спячки и вялотекущего времени. Это улица тихих дорог, укрытых тенью крон деревьев. Это улица одно- и двухэтажных семейных домиков, большинство из которых никак не отгорожены от внешнего мира и поэтому плотно жмутся друг к другу в попытке защититься от него.
Сердце екает и ностальгически ноет, как будто я не была здесь несколько лет, потом подпрыгивает и бьется с удвоенной силой. В кульминации, как гимнаст под куполом цирка, и вовсе совершает сальто-мортале. Боб глушит мотор у желто-песочного домика с маленьким крыльцом, который, как и ступеньки, отделан красными глиняными плитками. Никогда прежде этот дом не казался таким далеким и чужим.
Машина стоит. Боб молчит. Я сижу, испуганно уставившись в окно. По шее и спине скользкой змейкой течет пот, не говоря про попу и ноги в кожаных брюках. Со свистом выпускаю воздух, готовлюсь к тяготам предстоящего действа и на нетвердых ногах вылезаю из машины. Брюки с всхлипом отстают от бедер, как и туфли от пяток, в очередной раз натирая кожу. Если Энн увидит меня такой, то точно умрет со смеху.
Боб увязывается за мной, нависая как скала.
– Останься в машине, – оборачиваясь, говорю я.
– Извините, мисс, но я обязан сопровождать вас в незнакомой обстановке. Это может быть опасно.
– Шутишь? Посмотри на него. – Я вскидываю руку в сторону дома. – Какие опасности там поджидают? Скрипучая лестница? Или подгоревшие тосты?
– Но, мисс, у меня инструкции…
– Не переживай, Боб. – Я примирительно поднимаю руки ладонями наружу. – Я не собираюсь входить. Просто спрошу.
Он молча складывает руки чуть ниже уровня пряжки ремня, давая понять, что останется здесь.
– Вот и славно, – отмечаю я.
Взлетев по ступенькам на крыльцо, стучу в двери (звонок недавно сломался). Не выжидая ни секунды, стучу еще раз. Дверь открывает женщина лет пятидесяти с темно-каштановыми волосами, у нее на лбу глубокие морщины.
– Здравствуйте, я могу вам чем-то помочь? – Это тот самый голос, который отвечал мне с утра.
– Я… я ищу семью Прайс: Стивена, Лорейн и их дочь Энн. Они живут здесь?
– Нет. Этот дом принадлежал моим родителям, а теперь он мой.
– Может, я что-то напутала, – лепечу я, бросая взгляд на запястье, где раньше носила часы, но теперь их нет – выходит довольно глупо.
– Я знакома со всеми соседями, но семьи Прайс я не знаю. И в последнее время сюда никто не переезжал.
Что, если теперь у них другая фамилия? Что, если они живут в другом районе? В другом городе? В другой стране? Не живут вовсе…
– Наверное, переехали…
– Извините, кажется, ваше лицо мне знакомо. – Ее рот изгибается в подобии улыбки: неловкой, но искренней. – У моей дочери вся комната увешана плакатами, и девушка на них выглядит в точности как вы. – Рот вовсю растягивается, обнажая желтоватые зубы. Мои когда-то были такими же из-за любви к кофе и темной газировке.
На миг я лишаюсь дара речи.
– Сейчас много кто похож на много кого, – отвечаю я таким тоном, будто понимаю, о чем говорю.
– А этот мужчина? Он с вами? – Она указывает за мое плечо, где с грозным видом выжидает Боб.
– Это Боб – троюродный кузен моей двоюродной тетушки. – Шутка не вызывает улыбки, поэтому я виновато добавляю: – Простите, поезд убогих шуток несется так быстро, что его не остановить. Не обращайте внимания, это мой водитель. Он останется там, где стоит.
Нужно что-то придумать! Нельзя уходить, ничего не сделав. Обычно такие героини не вызывают симпатии зрителей. И почему мне кажется, что я персонаж кино, а все, что говорим я и окружающие, давно написанный сценарий? Почему я вообще думаю, что меня не существует? Шарики, очевидно, закатились не за те ролики. В средней школе я задумывалась о том, чтобы стать врачом-психотерапевтом и работать с пациентами, страдающими нетипичными расстройствами и фобиями. Похоже, в какой-то степени мне это удалось.
Я прочищаю горло и сглатываю.
– Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном? Мобильный сел, у Боба нет телефона, а дело очень важное.
Она медлит. Пусть я выгляжу как знаменитость и приехала на машине с водителем, но это не значит, что мне можно доверять. Теду Банди[32] тоже было не занимать привлекательности, однако это не мешало ему кромсать девушек. Женщина думает примерно так же, в ее голове быстро крутятся шестеренки. В итоге она распахивает дверь шире, пропуская внутрь.
– Телефон в гостиной. – Она указывает на проем, ведущий в зал.
Я киваю и благодарно улыбаюсь. Сама не понимаю, зачем напросилась внутрь, ведь я и без того знаю, что это мой дом. Дом, в котором, сколько себя помню, краска стерта с кнопки звонка, скрипит входная дверь, поцарапан пол в прихожей, а плитка на крыльце покрылась трещинами, которые я узна́ю даже с закрытыми глазами, столько раз я проводила по ним подушечками пальцев.
Все рассыпается в прах, когда я оказываюсь в приятной прохладе дома. Новые хозяева внесли непоправимые коррективы. Теперь стены в гостиной выкрашены в белый цвет – слишком безлико для папы; мебель почти новая – даже благодаря маминому дару планирования мы бы не позволили себе такого; никаких книжных шкафов – Энн бы не одобрила. В глубине души теплится надежда, что я пройду вглубь дома и проснусь, открою глаза и рывком встану с постели, – но нет. Этот дом ничего не стоит без нашей семьи.
– Извините, можно мне пройти в туалет?
Не дожидаясь ответа, я мчусь в уборную, запираю двери и копошусь в сумочке в поисках монетки. Да, я идиотка! Но, учитывая происходящее, я должна проверить все теории. Если все началось именно так, то так оно и закончится: сегодня я повеселюсь, а завтра проснусь в прежней жизни. На дне сумочки нахожу потертое пенни, киваю сама себе, а после кидаю его в воду и нажимаю на слив. Господи, как трудно быть глупой.
Умыв лицо и руки, прохожу в гостиную, где на столике у дивана стоит телефон. Звонить мне некому, но я набираю Мелани, после чего женщина-робот уверяет, что номера не существует. Хозяйка старательно делает вид, что не следит за мной, но ее внимательные глаза пристально наблюдают за каждым шагом. Пусть я и веду себя странно, но я все же приехала с личным водителем на авто, которое стоит больше ее дома, а она боится, что я украду вазочку или пепельницу? У этой дамочки явно не все дома.
Как только я демонстративно кладу трубку, входная дверь, поскрипывая, открывается, и в прихожую входит девочка лет пятнадцати – ровесница Энн.
– Как прошел день? Как дела в школе? – спрашивает женщина.
– Нормально.
Взгляд девочки мельком пробегает по мне, а потом возвращается, застывает. Неужели она меня узнала?
– Пенни? – Она кидает рюкзак к ногам и проходит в гостиную. – Пенни Прайс?!
Ее мать в замешательстве, которое явно читается на лице, ведь пять минут назад я ей наглым образом соврала.
– Офигеть! – выдает девочка. – Нет, охереть!
