Мне, как наполовину мексиканке, был ближе День Мертвых, и с некоторых пор он стал самым важным днем в году. В своей комнате я сооружала маленький алтарь с фотографиями мамы и сестры, рассыпала бархатцы и зажигала свечи. Мы с моей соседкой Джун не особо ладили, её к тому же раздражал запах ладана, поэтому она тихо ворчала каждый год в период с тридцатого октября по третье ноября.

Выйдя на Александер-стрит, я подождала, пока меня пропустит автомобиль, перебежала дорогу, наступив новыми белыми кроссовками Reebokв глубокую лужу, и пошла вдоль нескольких кафе, бранясь, на чем свет стоит.

– Кэт!

Я надеялась, звали не меня, ускорила шаг и пошла дальше.

– Каталина!

Черт.

– Ой, Холли, это ты! – Облегченно вздохнула я.

– Ты что, делала вид, что не слышишь? – Холли встала в позу, приподняв бровь.

– Я, правда, не слышала! – Почесала нос я.

Холли закатила глаза и причмокнула губами так, как могли сделать только истинные афроамериканки. Её длинные, ярко-розовые ногти норовили выколоть глаз прохожему, так бурно она перебирала пальцами в воздухе и сопровождала ими каждую реплику. В эту нелетную, дождливую погоду на ней были розовый полушубок и сапоги на шпильках.

– Ты на свое «Лебединое озеро» спешишь? – Спросила она.

– Угу. – Промычала я.

– Слушай… – Холли огляделась по сторонам, затем приоткрыла сумку и принялась в ней копаться. Со стороны все выглядело так, словно она собиралась толкнуть мне запрещенные вещества. – Вот, возьми. Почитай на досуге. Если заинтересуешься, встретимся в «Эспачо», в восемь вечера.

Я взяла из её рук листовку и, не глядя, пихнула в свою спортивную сумку.

– Спасибо, Холли.

– Надеюсь, до встречи, Каталина.

Роскошная девушка развернулась на каблуках и направилась к пешеходному переходу. Я продолжила браниться по пути в студию.

И чего это Холли мной заинтересовалась? Она была студенткой выпускного курса, мы познакомились на одном из открытых занятий по танцам. Так как училась я на факультете гуманитарных наук и была стипендиатом благодаря балету, дисциплину «Танцы» мне в программу обучения включили автоматически. Холли занималась танцами в направлении highheels2, так что встретить её без каблуков было равносильно встрече с Йетти. То есть невозможно.

В общем, наше общение с Холли Кэмпбелл ограничивалось открытыми занятиями. Друзей в Принстоне я не заводила и старалась держаться тенью. Даже девочки с балетной труппы, которые перешли в принстонскую группу вместе со мной, ещё на первом курсе поняли, что к общению я не расположена. Я приходила на занятия, молча выкладывалась по полной, ответственно и качественно готовилась ко всем официальным выступлениям (мы теперь представляли университет), но не вкладывала в танцы самого главного – душу.

А ещё мне надоело голодать. Стоило увеличить порцию обеда в половину или употребить мучное, задница вырастала вдвое – волшебство, не иначе. А крупные ягодицы несуразно смотрелись под бледной пачкой. Я вообще была неординарной балериной или, как говорила Лу, мы были секретным рецептом Крабс Бургера. Без нас группа выглядела блекло, а с нами – аппетитно и ярко.

По-моему, это с ней всё на свете выглядело ярко. Она забрала все краски мира и оставила меня в бесцветной Вселенной. А ведь если бы я сидела на её месте, все закончилось бы наоборот. Теперь я живу мечтой сестры, чтобы она реализовывалась через меня. Так хотела бабушка, так хотел отец, так хотела Лу, но только не я.

Балетный класс находился на втором этаже двухэтажного домика, ровные стены которого были выкрашены в бардовый цвет. На окнах крепились кашпо, в которых летом цвели фиалки и анютины глазки. Взбежав по лестнице, я вошла в класс, где уже все были в сборе и готовились к занятию. Присев на пол рядом с гигантским зеркалом во всю стену, я переоделась в боди, натянула гетры, обула пуанты, собрала кудрявые, мелированные волосы в пучок и встала к станку.

Крепления станка немного расшатались и поскрипывали. Миссис Уайтстоун, – хореографа тоже перевели в принстонскую группу, – нажала «Play» на магнитофоне и из колонок полилась очередная классическая мелодия. Растяжку я выполняла на автомате, из года в год, каждые два дня я повторяла одни и те же движения. Хорошо, что сегодня не репетиция, и не нужно выкладываться и скакать по всему классу.

– Очень хорошо, девочки. – Сделала заключение в конце занятия миссис Уайтстоун. В волосах преподавателя начала проскальзывать седина, спина осунулась. – Напоминаю вам, что второго ноября у нас концерт. Финальная репетиция будет первого числа. Надеюсь, все готовы?

– Конечно, миссис Уайтстоун. – Кивнули мы.

– На концерт придет ректор университета, так что не подведите.

Мы синхронно принялись переодеваться в уличную одежду. Пытаясь натянуть кроссовки, я засмотрелась на стену. Здесь, в память о Лусии и Герте, погибших в той автокатастрофе, висели их портреты с выступлений. Сначала меня взбесило то, что хореограф посмела повесить перед моим носом фото самого любимого человека на свете. Будто нарочно хотела причинить мне боль. Но миссис Уайтстоун сказала:

– Кэтти, моя милая девочка, мне очень жаль. Знаю, что тебе приходится тяжелее всего, связь двойняшек нерушима. Но мы тоже любили Лусию и гордились ею. Она была одной из самых ярких звездочек балета за всю мою карьеру. Никто так не отдавался на сцене, как она. Ты ей почти не уступала, но такого огонька в глазах у тебя никогда не было. Эта ужасная трагедия всех нас пошатнула, но теперь ты здесь, и, я уверена, мечты Лу осуществишь ты.

Три года назад это высказывание меня растрогало. Сегодня я смотрю на их портреты с мыслью о том, почему никого не интересуют мои мечты?

Спускаясь по лестнице к выходу из студии, я рыскала в сумке в поисках воды, но наткнулась на смятую листовку. Точно, Холли. Достав небольшой синий флаер, я прочла рекламу:

«Внимание, Принстон, КАСТИНГ!

Мы знаем, что среди студентов Принстонского университета

Есть множество талантов.

Если тебе от 18 до 23, ты умеешь танцевать и знаешь, как показать себя,

Мы ждем тебя на кастинге в состав танцовщиц

Для клипа популярного рэпера – ВиДжей Тага

2 ноября, 10:00, Филадельфия, Спортивный зал на Мемфис-стрит»

– И что это за… – Пробурчала я.

ЗаигралапесняTheWayIAre, флаер чуть не вылетел из моих рук в окно, пока я пыталась достать телефон. Звонилпапа.

– Да, папочка!

– Привет, милая. Как дела? Ждать тебя на выходные? – Папин голос, родной и громкий, раздался в трубке.

– Пока не знаю. Хотелось бы приехать, но это не точно. У нас будут вечеринки в честь праздников. – Я чесала нос на ходу. – Сейчас выхожу с балета. Как у тебя дела? Как бабуля?

– О, вечеринки! – Папа что-то неразборчиво пропыхтел. – Ты, кажется, давно на них не ходила?

– Ни разу, если честно. – Выдохнула я.

С момента поступления моего энтузиазма хватало только на то, чтобы дойти до пары или балетного класса. Я даже новых вещей не покупала в течение трех лет, чтобы не выезжать за пределы кампуса.

– Почему? – Спросил папа, потом, видимо, сам нашел ответ на вопрос. – Кэтти, детка, тебе двадцать один, самое время для безбашенных поступков. У меня ведь даже нет повода, чтобы отругать тебя. Придумай же что-нибудь.

Я рассмеялась, посмотрела по сторонам, переходя дорогу, и двинулась в сторону «Эспачо».

– Пап… мне кажется, не совсем правильно радоваться жизни, когда…

– Каталина, – прервал отец. – Думаю, с тебя уже достаточно скорби. От того, что ты повеселишься, твоя боль никуда не исчезнет. Она будет жить с нами всегда, наша задача научиться её обуздывать, контролировать. Или ты думала, я буду осуждать тебя за вечеринку?

– Нет, что ты, – чертов нос продолжал чесаться. Как бы полицейский патруль не подумал, что я использовала его не по назначению. – Я сама себя осуждаю.