Это непонятное «что-то» просто кипятило мозг неразрешимой задачей, решение для которой нужно было во что бы то ни стало найти. Ведь уже было ясно, что он не сможет её забыть и не сможет сблизиться с кем-то другим. В конце концов, уже ни дискотеки и ни разгулы в голову не шли. Там всё заполнял август двухлетней давности и первый его отпуск, который, без сомнения, можно было назвать «их» отпуском. И вот он решился.
Та же знакомая дверь дома с собственным садом недалеко от набережной. Открывшая мать, казалось, не выразила особых эмоций, что вполне устраивало Андрюху. Только как обычно безучастный к её делам отец, отвернувшись, слегка усмехнулся. Та же комната. Та же Татьяна. Где-то в углу должен быть кассетник, но Лоза уже не пел свой «Плот». Татьяна не была столь приветлива, хотя и не выказывала желания оттолкнуть или прогнать. Банальные слова ни о чём. Особо разговор не сложился. Андрюха кратко изложил то, что и так было видно: он в отпуске, не смог не прийти, ну и всё такое. Всем видом продолжал показывать, что есть полный придурок, но не может её забыть и не смог не прийти. Татьяна сидела и подшивала тюль. Казалось, ничего не изменилось и она просто в раздумье, как ей вести себя с ним дальше.
Решив давить помалу, Андрюха робко спросил, что, может, ему прийти завтра и они куда-нибудь сходят? «Ну, приходи», – ответила Татьяна. Скромно удалившись, Андрюха выдохнул за воротами. Она его не прогнала. Душа стала загораться ожиданиями возвращения того самого светлого, что в ней осталось, надеждой вернуться к этому светлому прошлому и пойти вдвоём гораздо дальше и, главное, не совершая ошибок. Хотя что конкретно делать и как совместить это светлое будущее с царством Бабкова, он ещё не придумал. Ближайший план был взять её завтра с собой на «халтуру». Но заранее сказать об этом побоялся.
Вечер и половина следующего дня прошли в радостном ожидании чего-то светлого и достойного, что наконец должно было произойти. Позже, вспоминая тот день, как ни силился Андрюха, так и не мог вспомнить, не припёрся ли он ещё и с цветами? Дверь открыла незнакомая женщина. «Вы к Татьяне? – спросила она. – А её нет. Она на свадьбе». Видать, идиотское исступление на физиономии у Андрюхи явно говорило о его ошарашенности, и она добавила: «Татьяна замуж выходит сегодня!»
Вспоминая произошедшее через годы, Андрюха так и восклицал всегда про себя: «Это было круто!» Лучшего варианта заставить ощутить себя сверхидиотом придумать было нельзя. Браво, Татьяна!
Обиды не было. Ни на мгновение и ни на грамм. Это было её решение. Для этого было достаточное основание. Всё правильно! Но всё затмевало нарастающее, как чернейшая туча, постепенно осознаваемое чувство утраты. И на него накладывался ужас от невозможности предсказать, до каких размеров эта туча будет расти и способен ли он будет вообще вырваться из её власти. Всё большее и большее осознание непоправимого обрушивалось на мозг вёдрами ледяной воды, скандируя: «вариантов нет», «не лечится», «приговор окончательный и обжалованию не подлежит»… Казалось, на тысячи километров окружающей ледяной пустыни уже не найти чем согреться.
В таком придурковатом состоянии его и обнаружил Витька Минак. Пора было ехать на свадьбу к Мишке. Всё на автомате. Подключили звук, свет, всё проверили – и понеслось. Народ веселится. Витька также принял пару стаканов и стал ещё сильнее домахиваться: что с Андрюхой? В конце концов Андрюха не выдержал натиска и выдал Витьке, но больше, чтоб отстал: «У меня девчонка сегодня замуж выходит». Увидев неподдельный восторг в глазах Витьки, Андрюха запоздало спохватился: «Смотри не говори никому!» – «Да! Да-а-а!» – заверил Витька и удалился в толпу. «Кому я, блин, рассказал!» – с ужасом схватившись за голову, простонал Андрюха. Неприятности с многочисленными девчонками, которые Андрюха лично наблюдал, для перевалившего тридцатник Витьки уже давно перестали быть трагедиями.
Результат Витькиного молчания начал сказываться уже через пять минут. Андрюха стал «гвоздём программы». Только что автографы не раздавал. Каждый участник торжества считал неприемлемым не пропустить лично с Андрюхой рюмку по поводу его сегодняшней трагедии, а то и не одну. Ледяная тундра в душе поплыла. Поплыл по волнам и Андрюха.
Как-то в эпоху «Диско» Андрюхе приходилось притаскивать находящегося в беспамятстве Витьку домой с халтуры. На следующий день Андрюха покупал по дороге пиво и будил Витьку, поднося открытую бутылку к его носу. Тот, как питейщик со стажем, сначала выпивал бутылку пива, а потом просыпался. Сейчас от запаха пива из тыкаемой в нос бутылки проснулся Андрюха. Реальность возвращалась не сразу. И приходящая с ней душевная боль затмевала физическую. Андрюха был дома. Перед ним радостный Витька Минак в предвкушении второго дня свадьбы и сильно обеспокоенная Андрюхина мать, с неподдельной надеждой вопрошающая Витьку: «Виктор! Вы же старший товарищ! Пожалуйста, проконтролируйте его! Не позвольте ему опять потерять контроль с алкоголем!» «Да-а-а! Да-а-а! – уверял гад Витька. – Я прослежу за ним! Не сомневайтесь!»
Вспоминать остаток отпуска Андрюха даже и не пытался. Это было абсолютно бесполезно. Поезд мчал его в реальность, в которой ждал всегда готовый на штурм любых высот и крепостей доктор Бабков с заготовленными методиками реанимации неизлечимых и воскрешения мёртвых. Всё, что нужно было сделать, даже если ты мёртв, – попасть к нему в строй.
Предисловие о никчёмности кислых рож, которые не нужны даже девкам, от которых их оторвали, и предстоящем очередном годе «веселья» было кратким, но ёмким. И с особым удовольствием Саныч выдал, что в этом году курс внепланово попадает не под войсковую, а под министерскую проверку по физподготовке. А это означает, что побеждать им придётся рязанское ВДВ, и тренировки, об интенсивности которых они даже не подозревают, начинаются безотлагательно и до потери сознания и пульса. Как ещё могли больше посмеяться боги, чем столкнув лбами Бабкова и всё рязанское ВДВ и сделав заложником этой катастрофы его курс? Август переставал быть томным.
Тяжесть возвращения в реальность немного сглаживал факт окончания трёх лет казармы и переезд в общагу. Нахождение в комнатах по 2–3 человека уже так не давило казёнщиной, как это делала казарма, но в целом от факта покидания этой казармы было больше светлых ожиданий, чем реальных плюсов. Большинство вещей осталось. Не было только огромных площадей для натирания «машкой», был третий этаж, меньше проверяющих стремилось прийти и погонять наряд, да и сами четверокурсники были уже пуганые, а залёты становились более тяжкими – всё больше по самоволкам и пьянкам на свадьбах. Наряды по столовым кончились, увольнения в выходные становились обыденным делом, ну и всякие другие мелочи свидетельствовали о повышении статуса.
При всей интенсивности бабковской терапии тяжесть от событий минувшего отпуска не хотела отступать и коварно нападала по вечерам. К тому же Татьяна прислала письмо в несколько слов: «Прости! Давай останемся друзьями». Модерн Талкин в голове играл уже ближе к траурному маршу. Огни дискотек удалялись в какую-то чужую сладкую, но не его жизнь. Осознание необратимости потери грызло душу с другого края. Больше всего старался вывернуть её наизнанку крутимый неоднократно на курсовых дискотеках Хоралов. «Без тебя проходит день как год, а год – как длинный день. … Без тебя не будет солнца летом. Без тебя не будет вьюг зимой…» Образ Татьяны тёплым августом на берегу Десны в его первый летний отпуск так и останется нечужим и смотрящим приветливо и доверчиво, и свершившиеся в реальности факты не смогут с ним справиться. Грусть уже не уйдёт. Она просто поменяет цвет и станет светлой. А на смену тяжести утраты придёт благодарность за то, что с ним это когда-то было. Блокировка в сознании сработает ещё через месяц, и большими усилиями он перестанет вспоминать. Но в памяти останется то, что должно остаться. И пусть оно так. «Всё в кайф».
Подполковник Колесников получил полную власть над курсом на предстоящий год, потому как в его непосредственной ответственности было доведение физического уровня этого курса до возможности конкурировать с рязанским ВДВ. У него были в помощь другие преподаватели физподготовки – капитаны, но сам он лично отдавал этому делу всё время. Обращение «товарищи курсанты» им практически не использовалось. Колесников нашёл более краткое и более эмоционально окрашенное определение.
