Генерал помедлил с полминуты, разглядывая добытые в бою трофеи, и начал выдавать резюме:

– Значит, так, товарищ младший сержант! Ровно в 15:00 вы лично берёте эти предметы и прибываете с ними в штаб на собрание офицеров училища!

– Есть! – ответил Андрюха, а в голове промелькнуло недосказанное генералом: «где вас будут четвертовать».

Как выкатился генерал из казармы, Андрюха не помнил. Присев в исступлении на скамейке около казармы в полузабытьи, он краем глаза наблюдал, как из разных сторон, как из других измерений, начинали проявляться курсовые, безмолвно вопрошая о случившемся, а потом из какой-то тайной дыры вылез и Заварин. Услышав приказ генерала, курсовые в раздумье пошли прикидывать, чем это всё им может грозить. Заварин постоял с минуту с сочувствующим видом рядом и выдал убийственный прогноз: «Ну всё! Пи… тебе! Исключение из училища минимум. Но радуйся, если так. Года полтора в войсках рядовым послужишь – и домой на свободу. А вот если дисбат припаяют – тогда вешайся!»

Не в состоянии думать о еде, Андрюха послал на обеспечение приёма пищи курсом в столовую дневального, а сам продолжал морально готовиться к последним часам жизни. В 14:40, почистив сапоги и взяв добытые генералом трофеи, Андрюха, как последний придурок, попёрся с ними через всё училище и плац в штаб, где собирались почти все офицеры. Встречные реагировали по-разному. Кто-то шарахался, не вовремя увидев это явление. Кто-то останавливался, открыв рот, но кто был в ситуации позволить эмоции – давились от смеха.

Актовый зал был набит офицерами. На сцену поднялся генерал Придатко, и по его команде в центр этой сцены вышел дежурный с тряпкой на палке и огрызком веника. Все присутствующие еле сдерживали смех. Не смешно было только троим: генералу Придатко, дежурному по курсу и обнаруженному им в зале ужасу – майору Бабкову. Генерал традиционно стал декларировать информацию о произошедшей катастрофе.

– Новое училище! Новая казарма! И что я обнаруживаю внутри? За это мне кто-то ответит! – продекламировал генерал и сделал огромную многозначительную паузу. Потом вдруг, повернувшись к Андрюхе, который уже и не надеялся на хоть какой-то близкий к этому поворот, генерал скомандовал: – Товарищ дежурный! Возвращайтесь к исполнению своих обязанностей!

– Есть! – после секунды задержки от ошаления прохрипел Андрюха, повернулся и промаршировал со сцены, провожаемый испепеляющим взглядом Бабкова.

Представление от мастера Придатко только должно было начинаться, но Бог отвёл Андрюху от участия в нём.

Явно разочарованный исходом, вернее, полу исходом дела, Заварин потерял интерес к дежурному и почувствовал, что по прибытии Бабкова «прилетит», наверно, и ему. Потянулся час тягостного ожидания. Саныч появился изрядно потрёпанным, но не побеждённым. И, к облегчению для всех, не стал отрываться ни на курсе, ни на старшине, ни даже на дежурном. Всё его поведение говорило о давних личных счётах с Придатко, и внешне это выглядело типа: «Это мои проблемы, он – мой, и разберусь с ним без сопливых».

Остаток наряда проходил в тотальном сочувствии однокурсников, проявляющемся различными способами. Уцелевший дневальный изложил, как было дело, через призму больших глаз страха, и, казалось, ещё немного – и Андрюха начнёт ходить по воде. Но Саныч быстро вернулся к одержимости идеями решения грандиозных задач, которые можно было придумать для более чем сотни пар сапог, и всем стало не до недавнего визита генерала.

Нелёгкие курсантские будни продолжались, дни в расписании заштриховывались предательски медленно. Андрюха не забывал про Татьяну, но написать не решался. Прошло уже несколько недель. Какие шансы, что она вообще помнит о его существовании? Но и выбросить из головы было не то, чтобы жалко, а просто равносильно тому, чтобы оторвать и выбросить часть души, и одна мысль об этом приводила в ужас. Но вот наконец решился, написал и отправил. И попытался забыть. Кто его знает, что она ответит? Если ответит. Ох как не хотелось, чтоб пнули в очередной раз, и потом матюкаться и по этому поводу в душе. «Да и если ответит – что потом? Где я, а где она?»

Татьяна ответила. И её ответ был в том же тоне, в котором было их общение в тот единственный светлый вечер там, далеко, в замороженном Брянске. Душу растопило новое, неизведанное по-настоящему ранее ощущение, что он теперь не один в мире, и началась переписка.

Татьяна писала о том, что ездила на соревнования в Болгарию, и передавала посылку Вовиной сестре, проживающей в Софии. Описывала малозначительные события из городской жизни, что начали строить новый мост через Десну, мелочи из своих дел, и всё это воспринималось Андрюхой как ассоциации с каком-то безмятежным раем, в который некоторые люди попадают при жизни и делятся его теплотой с теми, кто не в состоянии согреться душой в более жарких местах, но с более холодными нравами и несравнимо более трудными нормами существования.

И расписание становилось уже не настолько белым, а его заштрихованная часть придавала всё больше и больше уверенности и сил вставать утром с «подъёмом» и врезаться в проблемы грядущего дня, мечтая не только о следующем отбое, но и уже о чём-то несравнимо радостном и обнадёживающем. И хотя морозный брянский вечер всё более и более размывался в памяти, главные его моменты уже не смогут быть стёртыми, наверно, никогда, став несмываемыми элементами в светлой картине ушедшей юности.

Время и расстояние отступили, но не сдались, а только ждали своего третьего и самого разрушительного для человеческих отношений союзника, который просто поджидал из-за угла начала проявления душевной слабости и момента, в который следовало наиболее эффективно ввести в бой яркие, но пустые соблазны, способные временно затмить то, что было реально ценным, но далёким.

Андрюха что-то писал про текущие дела, но каким боком всё это могло быть воспринято далёкой от войны Татьяной, он понятия не имел. Но о чём ещё было писать? Глупо, конечно. Все эти сопливые отношения недостойны настоящего бабковца, и порой, казалось, вместо грёз о любви лучше бегать с автоматом где-нибудь по горам Кавказа, но на свободе от всего этого. С получением ответного письма опасение конфуза за свои письма проходило. Это была всё та же умиротворяюще улыбающаяся Татьяна и её зелёные глаза.

Насколько это было реально дорого Андрюхе, показала потом стычка с замполитом на втором курсе. Тот обнаружил в военном билете Андрюхи фото Татьяны и начал вполне правомерное внушение о недопустимости проявления соплей в любом виде. Но, увидев сочетание явного непонимания в глазах и услышав инстинктивный скрежет зубов, решил не обострять и проявить толерантность. Татьяна нехотя подарила своё фото, аргументируя суеверием, что это обычно приводит к расставанию. Сказала просто так, наверно. А может, уже и ощущала подсознательно эту силу врагов по имени Время и Расстояние и опасалась их.

Давно растаял краснодарский мартовский снег. Снег в Краснодаре в те времена имел шанс на сугробы только в феврале – марте. Прошла череда нарядов, занятий, походов в баню, залётов, взысканий. Нехотя приближался июнь. Курс готовился к выезду в полевой лагерь для отработки вопросов тактической подготовки. Подъём по тревоге, полная экипировка, получение оружия, построение, погрузка в открытые газоны, проезд по Краснодару на выезд в Афипку, объездная, дамба Краснодарского моря, Горячий Ключ, съезд в Саратовскую – и скоро лагерь. В огромной палатке помещался курс целиком. Остальная инфраструктура была развёрнута давно. Умывальники, навесы столовой, отдельные хозпостройки, автопарк, ну и всё остальное.

Программа была насыщенной, но выдавались и редкие часы позагорать. Нет, не лёжа на траве, а выполняя какую-либо хозяйственную работу. Июньское солнце сделало своё дело быстро, и через день-два курс обгорел. Как будто это и ожидалось. Ровно на следующий день началась тактическая подготовка. Дни уходили на отработку занятия высоты. При этом большую часть пути до неё приходилось делать ползком в полной экипировке на июньской краснодарской жаре и полностью обгоревшими. Казалось, шкуру с ног сдирали живьём. Зато финальное «Ура!» в итоге получалось очень громко и с энтузиазмом, правда, вперемежку с матюками.