Помогал во многом пример других сержантов. Командир второго отделения Виталик Остапенко имел наивысший авторитет среди трёх сержантов группы, и как-то получалось, что всегда был рядом и в готовности поддержать. Даже если и не в поле зрения, но как-то ощущение, что у тебя за спиной есть кто-то свой, создавалось всегда. Своей же рассудительностью и идеальным сочетанием личных взаимоотношений и требовательности Виталик уравновешивал двоих холериков, командующих первым и третьим отделениями.
С Витькой же Макагоновым, командиром третьего отделения, Андрюха был ещё и в одной команде, работая над перспективными научными темами. Да и дружба вне училища, особенно на последних курсах, давала большую поддержку. Тем не менее сложность ситуации сержантства оставалась на протяжении всех пяти курсов, пока существовала ответственность за всё, что творило отделение и как эффективно оно выполняло поставленные задачи. На всё это сильно накладывалось обстоятельство полной Андрюхиной бездомности за пределами забора училища и открытой готовности родителей подчинённых помочь во временном приюте, хотя бы для переодевания в гражданку и просто подкормки.
Уезжая после выпуска из Краснодара, по разгильдяйству Андрюха потерял кучу бумаг, включая водительские права и выпускной альбом, а также записи личных контактов. Через много лет, вспоминая об этом, он больше всего сожалел, что не принял достаточно усилий, чтобы поднять координаты, как минимум, родителей Олега Немирова, благодушно предоставлявших ему приют и терпевших его хоть не очень частое, но присутствие в своём доме. А именно этих людей, равно как и мать Серёги Фёдорова, проявлявшую к нему искреннюю доброту и всегда державшую для него открытой дверь, он при наличии хоть в малом количестве добропорядочности должен был не забывать и минимум поздравлять с праздником всё свою жизнь. Но времена пошли такие, что не оставили ни минуты на поддержание нормальных человеческих взаимоотношений, и всё, что с ними связано, было брошено в угоду погоне за открывшимися возможностями и планами по жизни.
Наука нахождения компромиссов давалась нелегко, но в должности командира отделения его утвердили, и скоро на чистых курсантских погонах зажелтело по две полоски младшего сержанта. Минимум первые три курса дежурными по курсу ходили только сержанты. Только начиная с четвёртого эту практику положено было пройти всему личному составу. Пока же, на первых курсах, это было большое испытание и реальный стресс, научить держать который было одной из важных задач.
Получив штык-ножи и приведши внешний вид в порядок, заступающий наряд во главе с Андрюхой был готов выдвигаться на развод на плац училища. Бегло проверив знание обязанностей дневального у своей команды и внешний вид, он построил наряд, и колонной по одному выдвинулись на плац. Построение наряда всего училища, представление дежурного по училищу, проверка готовности нарядов всех подразделений и развод под оркестр. Наряд приняли с умеренной степенью скрупулёзности. Ночь прошла без эксцессов.
Андрюха никогда не спал по ночам в наряде, даже прислонившись головой к стене с видом бдения. В молодости бессонные ночи не являлись сильной проблемой, но состояние «ловления лёгких глюков» каждый раз наступало. Мозг отключался даже в стоячем или идущем положении. То и дело померещится всякая пролетающая меж кроватей нечисть, и инстинктивно хватаешься за штык-нож. Но это всё абсолютно терпимо по сравнению с масштабами дурдома, который ожидает наряд, и особенно дежурного по курсу, наутро.
Пять минут до подъёма. Часы сверены. Не дай Бог они будут отставать на несколько минут или спешить. В первом случае дежурный будет разорван проверяющими, а во втором – личным составом. Поднять курс на пару минут раньше положенного – проклятий не оберёшься долгое время. Пока все действуют по распорядку и Бабков не пришёл, время работает на тебя. За полчаса до завтрака надо прибыть в столовую и убедиться, что к приёму пищи курсом всё готово. В случае неустранения всяческих возможных проблем риск большого негатива со стороны личного состава также обеспечен. У всех должны быть столовые приборы, кастрюли с едой, хлеб, масло, и всё должно быть идеально чисто. Какие-то недочёты сразу улаживаются путём привлечения дежурного по залу.
В тот день Саныч не припёрся с утра и не стал пить кровь на завтрак. Этот факт очень успокаивал. Но никто не мог знать, что день грядущий принесёт. Размявшийся на зарядке, умытый и накормленный курс убыл на занятия. Настала пора нелёгкого труда наряда по приведению казармы в образцовый вид и в короткое время. Кровати, подушки на них и табуретки были выровнены по нитке, кантики на кроватях доведены до совершенства, как и сама заправка. Не допускались всяческие провалы или неровности. Окна должны быть чистейшими. Мусор выметен, полы натёрты, паутина убрана, всё остальное, что присутствовало в казарме, должно было быть параллельным и перпендикулярным, пыль не допускалась ни на чём, включая те места, куда добраться было невозможно. В туалете и умывальнике всё должно сиять, так же и во всех холлах. Погоны и шевроны на шинелях в шкафах также должны быть выровнены по нитке. Закреплённая за курсом территория должна быть в идеальном состоянии, фундамент казармы должен сиять, а трава – зеленеть.
Было немного объектов, которые находились вне зоны ответственности дежурного по курсу. К ним относились солнце, дождь и ветер. Но порой казалось, что не все из командования всегда об этом помнили. Только после контроля выполнения всех мероприятий на должном уровне дежурный по курсу чисто теоретически имел пару законных часов для сна. Была ещё и масса указаний наряду от курсовых офицеров, старшины и начальника курса, но не всегда. В удовольствии попинать дежурного по курсу в его часы отдыха Саныч редко себе отказывал, и уж точно никто из проверяющих не упустил бы такой возможности никогда.
Приближался полдень, солнце сияло, казарма сияла сильнее солнца, Бабков не пришёл – всё, что нужно для счастья дежурному по курсу. Мысли об оставшихся каких-то семи часах наряда начинали греть душу. Двое курсовых поочерёдно нарисовывались в поле зрения наряда, но старались не топтать и не отвлекать дежурного от мечты о скором возможном спасении. Курсовые вообще редко проявляли признаки потребности в тирании, но, когда же им это всё-таки приходилось делать, в свете таланта Бабкова испепелять взглядом и выносить приговоры выглядело это понарошку. Ещё будучи старлеями, Балаконенко и Храпов вполне уютно чувствовали себя в тени любителя метать молнии за всех.
Немедленно переименованный в Балконского Балаконенко, казалось, и старался следовать тому образу, которым веяло из великого произведения Льва Толстова. Что касается Храпова, типаж был абсолютно другим. Попытки Храпова выглядеть образцом строгости не могли не приводить к срыву в смех иногда даже тех, на кого он обрушивал свой гнев. На неподготовленного зрителя грозные выпученные глаза и руки за спиной могли произвести ужасающее впечатление, но пока он не начал выдавать свои известные тирады, цитируемые потом повсеместно. Все были убеждены, что именно Храпову принадлежит авторство в классике, самой безобидной из которой было: «Эй вы, трое! Оба ко мне!» И реально сами попытки изображения расправы могли сорвать в смех и самого же Храпова. В целом никто из курсантов не мог вспомнить о своих курсовых что-то плохое, ну а юмора вокруг их проделок хватало.
В тот день оба курсовых, также явно получая кайф от погоды и отсутствия Бабкова, занимались своими тайными важными делами и периодически появлялись в районе то канцелярии, то туалета. Всё шло мирно, и ничего плохого не предвещало даже и близко. Пока на входе в казарму не появился Заварин. По одному его виду и резкой обеспокоенности движений Андрюха уже понял о приближении скорого конца.
С явным выражением инстинктивного ужаса старшина торопился в канцелярию предупредить тех, кто ещё имел теоретический шанс спастись с корабля, прямо в который неминуемо направлялся самолёт камикадзе. Заодно надо было и обсудить, кто в этот раз будет обязан принять удар на себя. Наличие в расположении двух курсовых вселяло в Заварина надежду на то, что это будет не он. Проходя мимо дежурного по курсу, который в его понимании уже являлся стопроцентным и без шансов покойником, старшина, даже не глянув на него, нехотя произнёс слово приговора: «Придатко!»
