— У тебя точно всё хорошо?

— Да, да. С чего это ты распереживалась? Потому что я работу пропустила? Это я так, почувствовала себя нехорошо, подумала, что заболела, но — ложная тревога, как видишь. А предупредить, да, в самом деле забыла, отвлеклась на что-то, наверное, а потом…

— Ты не говорила, что уволилась из садика.

— Ах, это, — её голос дрогнул. — Да-а, я решила взять перерыв, ну, небольшой, может, вернусь ещё или другое место найду, но пока хочется чуток отдохнуть от всего этого. Ты не подумай, я люблю детей, но порой, уф, они просто невозможно утомляют.

— Фани.

Всё это время она избегала смотреть на меня, а теперь, остановившись, повернулась спиной. Её руки казались тоньше, и тело целиком — совсем крошечным на фоне просторной кухни. Эмоции теснились в груди, толкаясь и просясь наружу, но я смогла произнести лишь:

— Что с тобой происходит?

— Ничего. — Франтишка обернулась, наконец открывая своё лицо, бледное, с тёмным кругами под глазами. — Просто устала немного.

Она улыбалась, но из последних сил держалась на ногах. Я подбежала, обхватила её за плечи и усадила на диван. Она не сопротивлялась и не издала ни звука.

— Отдыхай, я сделаю тебе чаю.

Кухня как будто увеличилась в размерах, и теперь уже я судорожно металась по ней, пытаясь отыскать, где что лежит. А Франтишка так и сидела, тихо-тихо, словно её не было вовсе. Блёклая тень самой себя.

Она не шелохнулась, когда я поставила перед ней чашку. Не обратила на неё ни малейшего внимания. Опустившись на диван рядом, я терпеливо выжидала. Волосы падали Франтишке на лоб, заслоняли глаза, но я видела её сжатые, чуть подрагивающие губы.

Чай остывал, а мы всё молчали. Без движения мне стало холодно, коленки затряслись, но это не согрело меня и не помогло снять накопившееся напряжение. В окно застучал дождь. Тишина наполнилась убаюкивающим шелестом. Франтишка протянула руку, взяла чашку, сделала глоток. И вдруг всхлипнула. Ещё раз и ещё. Склонив голову, она заскулила. Слёзы струились по её щекам, капали с кончика носа и растворялись в чае. Я осторожно забрала чашку из её ладоней, и тогда она закрыла ими лицо. Дождь усиливался.

Узел внутри меня распустился. Франтишка плакала, и мне становилось легче, словно это был мой собственный плач. Я поглаживала её по спине и слушала, как выравнивается её дыхание. Наконец Франтишка утёрла слёзы, отбросила волосы назад. Щуря красные глаза, она смотрела в потолок.

— Марта, почему всё так? Почему это происходит со мной? Сколько ещё?.. Вдруг это никогда не закончится?

— Закончится. Рано или поздно всё заканчивается.

— Рано или поздно… Но я не знаю, сколько ещё выдержу.

Я приобняла её, и Франтишка положила голову мне на плечо. Только в тот момент я заметила, как сильно она похудела.

— Мне всю ночь не спалось. И я много думала. Правда ли, что всё не просто так? Что я заслужила свои страдания. Есть ли в них какой-то смысл? Сейчас, когда Лвичека здесь нет… мне так его не хватает. Я ведь даже не знаю, встретимся ли мы ещё. Если не встретимся, то… Зачем мне моя жизнь, если я никому не нужна?

— Ты нужна нам, Фани. Мне, Марии, Киру и Петеру. Нужна агентству.

— Агентству-то я зачем? Из-за способности? — злилась Франтишка. — Всё это время я помогала абсолютно чужим людям просто из чувства долга перед Владыкой, потому что расплачивалась за прошлые ошибки. Но эта способность лишь делает мне больно, понимаешь? Здесь от неё нет никакого прока. Если бы только она была у меня раньше, никому не пришлось бы страдать. Тогда все были бы счастливы. А здесь, здесь… Скажи, тебе твоя способность сейчас тоже не нужна? Она бы больше пригодилась тебе там? — Франтишка подняла на меня полный надежды взгляд.

— Я не помню.

Она снова уткнулась в моё плечо, прижалась ко мне, точно маленький ребёнок.

— Я так устала. Не знаю, что делать, думать об этом изнурительно, а не думать невозможно. У тебя бывало такое? Как будто тебя в угол загнали. Каждый день, каждый день в голове одно и то же. Я не выношу, когда кто-то нарушает табу, но порой оно меня с ума сводит. Иногда мне очень, очень хочется вернуться. Совесть не позволит, правда. Но продолжать жить здесь… так тошно. Вот я и хочу поскорей уйти, поскорей получить Приглашение. Другого пути нет, — печально заключила она и глухо добавила: — Если бы только я могла усыпить саму себя навсегда.

По сердцу резануло. Я схватила Франтишку за руки, сжала её ладони.

— Что ты такое говоришь, Фани? Как можно?.. Почему?..

— Прекрати, — огрызнулась она и посмотрела мне прямо в глаза. — Не делай вид, что не понимаешь. Скажешь, у тебя никогда не было подобных мыслей? Да ты бы ни за что не попала в этот мир.

Я отпрянула, ослабила хватку, и Франтишка отняла руки. Конечно, она была права. Но отчего-то её слова ударили меня, сбили, как автомобиль на полной скорости.

— Ты должна понимать, каково это. Когда ты не можешь заставить себя встать с кровати, когда даже простое упоминание завтрашнего дня приводит тебя в ужас. Столько раз… столько грёбанных раз я желала уснуть и больше никогда не просыпаться.

Франтишка едва сдержалась, чтобы снова не расплакаться. Зажмурилась, потёрла переносицу, глубоко вдохнула. Силы её иссякли. Выдохнув, она откинулась на спинку дивана.

— Спой мне.

Дождь стучал в окно так громко, словно пытался разбить его. Я услышала звук чужого голоса, но не осознала, кому он принадлежал и о чём просил. Зрение затуманилось. Не было ничего, кроме плотного шума дождя. Пока Франтишка, тронув меня за рукав, не возникла передо мной, как из тумана.

— Марта, споёшь мне?

Язык еле ворочался во рту, губы будто онемели. Кое-как я выдавила:

— Зачем?

— Спой, пожалуйста. — Она легла на спину и перекинула ноги через мои колени. — Вдруг это поможет мне уснуть.

— Я не очень умею. И песни знаю только грустные.

— Пускай. — Она прикрыла глаза, сложила руки на груди. — Уже очень давно никто не пел для меня.

Как назло на ум не приходило не то что подходящей песни, вообще никакой. До чего же жалкой я была, раз даже простые просьбы заставали меня врасплох? Я смущалась собственной нерасторопности, собственных нерешительности и глупости, понимая: меньшее, что я могу сделать сейчас для Франтишки, — это спеть. Хоть как-нибудь, хоть что-нибудь.

Всё же мне хотелось приободрить её.

Давнее воспоминание запульсировало, забилось жилкой глубоко в затылке, и меня вдруг осенило. Мелодия заиграла в ушах, точно где-то внутри включили кассету, и слова сами полились из моего горла. Плавно и легко, как по проторённому руслу, словно я повторяла их каждый день. Странно, я не помнила, чтобы хоть раз пела эту колыбельную.

Будучи маленькой, я часто оставалась без родительского внимания и привыкла играть в одиночестве. Я могла подолгу тихонько сидеть в своей комнате, и если уставшие после работы родители забывали про меня, то мои игры затягивались допоздна и обычно заканчивались истериками. По крайней мере, именно это читалось в смутных образах, которые мне подсовывала память. Укладывая меня спать в такие дни, мама всегда напевала колыбельную. Что-то из старого мультфильма, название которого я забыла. Она пела, и кипящие во мне злость и огорчение унимались, их жар превращался в уютное тепло, и слёзы останавливались. Только глаза ещё пощипывало, когда я проваливалась в сон.

В тот вечер на кухне у Франтишки я снова это почувствовала. Теплоту маминой колыбельной, любовь её крепких объятий. Может быть, и пела тогда вовсе не я, а мама, пробившаяся в этот мир, потому что искала меня.

Как же давно я её не видела.

Песня оборвалась. Горло защекотало, и я зажала рот рукой, сдерживая рвущееся наружу, чем бы оно ни оказалось. Было больно, и страшно, и хотелось плакать навзрыд, плакать и плакать, пока она не придёт и не утешит меня, как умеет только она. Изо всех сил я подавила крик. Потому что знала: она не придёт, сколько бы я ни звала.

Наконец дрожь успокоилась и дышать стало легче. Я была опустошена и растеряна, сердце стучало глухо в грудной клетке. Дождь еле слышно шуршал за окном.