Во сне я видела четырёх богинь, с хохотом и визгом скатывающихся с огромных тучевых гор в золотой грохочущей колеснице. Никому не буду рассказывать.

С восходом солнца пришла жара, словно где-то в небесной бане забыли прикрыть дверь в парилку. Стало тепло и влажно, как в тропиках, вкусно пахло травой, стружками, подсыхающей опавшей хвоёй.

Света с Гулей с самого подъёма выцепили Лику и помчались оживлять прибитый ливнем огород. Меня больше беспокоили новорождённые козлята, но слава богам, всё обошлось. Устроенные временные навесы кое-где протекли, но не критично. К тому же, как только начало грохотать, туда явилась Андле, и стадечко наше даже толком не успело испугаться. Никто не замёрз, не сбежал в панике, малышей не затоптали.

Я шла по лагерю и вдыхала вкусный воздух. Он был такой бодрящий, как будто пьёшь чай с травами. С каждым вдохом прибавлялось сил.

Мокрая земля пари́ла и лес пах совершенно одуряюще. Мы, наверное, потом привыкнем, но пока — особенно после городского смога — этот воздух казался просто волшебным!

Мужики громко радовались, что вчера так хорошо укрыли пиломатериалы. Я остановилась специально, чтобы похвалить. За правильные поступки надо хвалить — от этого хочется совершать больше правильных поступков. Народная мудрость от меня.

— Матушка кельда! — голос у Марка встревоженный, с чего бы? Он подбежал ближе, — Коле заболел.

— Что случилось?

— Жар. И, кажется, бред.

— Пойдём, посмотрим.

Что такого случилось со вчерашнего вечера? Всё ж нормально было. И после холма Коле сидел вместе со всеми у костра, что-то рисовал в своём неизменном блокноте и даже иногда подпевал. Я как-то особо не волновалась, ну лихорадка… Но хотелось бы понять — с чего вдруг? Ладно, посмотрим.

Коле лежал во второй мужской общаге. Парни подвернули тканевые стенки отсека, чтобы ему доставалось больше воздуха. И накрыли тремя одеялами. Но он всё равно продолжал трястись и стучать зубами. При этом он с кем-то разговаривал, но из-за клацанья было ничего не разобрать.

— Он, кажется, вчера в грозу выходил, — виновато сказал Марк, — А никто не слышал. Утром встали — одежда мокрая на улице лежит. Давай сразу проверять — а он уже…

— Так, синдром вины мне тут не включаем. Я сейчас пойду его лечить. Ты рядом сядь. Если я вдруг начну заваливаться — поймаешь, понял?

— Да, конечно.

— Всё, давай.

В голове у Коле было немножко необычно. Видимо, из-за лихорадки. Во-первых, он там обретался вполне в сознательном состоянии. Был он при этом немножко прозрачненький, с просвечивающими сквозь иллюзию тела энергетическими потоками, и тем не менее… Во-вторых, он был страшно занят: стоял склонившись у стола (стола???) и торопливо рисовал на довольно большом листе ватмана. Такого я ещё не видела.

Мне пришлось подойти вплотную, лишь тогда он увидел меня и сразу воскликнул:

— О! Госпожа кельда! И вы здесь? А что, уже утро?

— Утро, утро… рассказывай, что натворил? Под дождём гулял чтоль?

Я хотела взять его за руку, но он её отдёрнул:

— Погодите! Иначе я перестану… вот это всё видеть, — он постучал себя по лбу, — А мне осталось совсем немного!

Рисунок я не могла разглядеть, вся его поверхность была подёрнута облачной дымкой. Но Коле явно что-то видел. Я сложила на груди руки и выжидательно посмотрела на взбудораженного парня. Глаза его лихорадочно блестели.

— Понимаете, такая гроза! Я не мог пропустить! Я пошёл на холм… это было потрясающе! Эти горы облаков, и молнии, ветвящиеся, впивающиеся в землю! И эти женщины — они прекрасны!!! — его руки порхали над листом и мне показалось, что я вижу просвечивающее золотое… я вгляделась в поверхность вторым зрением, нужно постараться увидеть суть…

Они и правда были прекрасны, хотя в то же время и походили сейчас на девчонок, с весёлым ужасом вцепившихся в борта золотой колесницы. Зелёное, голубое, оранжевое и пурпур. Такие, значит, у них цвета. Возница в раздувшейся пузырём рубашке сжимал поводья четвёрки рвущихся золотых лошадей и хохотал во всё горло. Вокруг грохотала гроза.

— Что ж, налицо несомненный талант, — в этот раз я почти не вздрогнула, честное слово.

Это был точно он — мужик с картины, только в этот раз очень спокойный. На автопортрет Карла Брюллова похож, где он сидит на красном диване. Ну, может чуть помоложе.

Мужик взял ватман, внимательно разглядывая детали, покивал головой:

— Талант!

Картина уменьшилась до размера марки и исчезла в нагрудном кармане широкой блузы.

— Держи, в этом мире Браги ещё никому не дарил подарков! — бог протянул Коле маленький гранёный камушек. Коле подставил ладонь, камушек лёг ровно в середину и засветился золотым. Браги накрыл камень своей ладонью, пожимая руку художника, сквозь пальцы пробилась золотая вспышка и погасла. Камушек исчез.

Исчез стол. Исчез Браги. Да и вся картинка поплыла, приобретая привычные мне черты.

Так, засучим рукава. В голове у Коле пульсировал багровый ком. Температура поди зашкаливает. Ну, поехали.

Мы пришли в себя одновременно. Много голосов, в палатке и снаружи. Видимо, мы были долго, народ волнуется. Коле подскочил на кровати, едва не треснув меня лбом. Ну вот что за манера у эльфов такая?

— Госпожа кельда! Вы видели его?!

— Видели кого?! — командный голос барона — это очень отрезвляюще, но Коле всё ещё был в эйфории.

— Бога! Браги! Вы видели?! — он порывисто вскочил и уставился на свою ладонь, в серединке которой вроде бы светилось золотое пятнышко, — Я покажу вам! Пойдёмте на улицу, здесь мало места!

Коле побежал на выход, и весь народ хлынул за ним.

Всё-таки хорошо, что мы придумали оставить между рядами палаток такую широкую улицу, иначе неизбежно бы возникла давка.

— Смотрите!!! — Коле поднял руку, и из его ладони вырвалась его картина, только живая и объёмная! А ещё она звучала!

Над островом грохотала гроза. Исполинские молнии летели с неба к земле, высвечивая кипящую реку, лес, прибрежные скалы. Сшибающиеся груды сизых туч громоздили в небе горные хребты и тёмные пропасти. И по одному из грозовых склонов летела золотая колесница, запряжённая четырьмя золотыми конями. Вот они всё ближе, слышно как хохочет возница! Ржут кони, развеваются золотые гривы. Чудовищный раскат грома разрывает небо, цепляющиеся друг за друга девушки смеются и визжат, их волосы и одежды треплет ветер. Колесница пронеслась над нашими головами…

Картина погасла так внезапно, что народ ещё насколько секунд стоял, задрав головы и ожидая продолжения, а потом разразился таким рёвом, что петух в дальнем курятнике снова начал кукарекать, скотина. Толпа подхватила Коле на руки и потащила в сторону кухни. Качать, поди, будут.

— Ну вот, милый, — я прислонилась к тёплому мужниному плечу, — Теперь у нас есть мастер иллюзий.

Вова обнял меня за плечи и поцеловал в макушку.

— Надо признать, вышло впечатляюще. Если он научится их к чему-нибудь крепить — камушку какому-нибудь, скажем — и делать воспроизводящимися, то… — Он выпятил подбородок и задумчиво покивал.

— Правильно дедушка Ленин говорил про кинематограф… А ты озадачь его, — муж вопросительно на меня посмотрел, я пояснила, — Не Ленина, конечно — Коле. Пусть пробует. Он упёртый, придумает.

ПРЕЛЕСТИ ЛЕВОГО РУКАВА

Новая Земля, остров-острог, всё тот же день, 18 числа второго месяца 0001 года

В оградке рядом с южной башней проклюнулся третий мэллорн. И судя по тому, как часто к нему подходит Лика, скоро он догонит тот, который растёт у брода. А может, и перегонит. Кто знает. Пока что он догнал по росту Василису, но потихонечку растёт.

Лес и кусты после грозы были просто невыносимо мокрые, ни о какой ягоде и речи быть не могло, так что не занятые в кухне «женьчины» и дети сегодня отправились на рыбалку, в Левый рукав.

В этом рукаве, более узком и холодном, ходили мелкие в сравнении с другими рыбами желтобрюхие ельцы (офигенно вкуснющие в солёном виде), краснопёрые хариусы, забредал и омуль.