Притаившись за кустами Борута смотрел на свою невесту и удивлялся. Неужели сосед Соколувский знал? Потому и решил отправить дочь именно к ядзвинам?

Или это случайность, а он, Борута, сам себе все напридумывал? И никакого зова юная Мирослава не слышала, а просто вышла отдохнуть, утомившись от шумного веселья. Девушка стояла, прислонившись к дереву. И глядя на ее выражение ее лица, Борута начинал жалеть, что сам уговорил отца подождать со свадьбой.

– Не хотелось девочку пугать, – ворчал он сам себе, бесшумно уходя в сторону леса и рассуждая о том, что зря он, все-таки, над братом смеялся. – Ну и терпи теперь, дурак старый. Когда других не хочется, а эту – нельзя…

Занятый своими мыслями Борута чуть не пропустил странный звук. Точнее, не так, это был не звук, а звук. Негромкий, неприметный, он, тем не менее выделялся на фоне звуков Пущи тем, что не принадлежал им. Не принадлежал ни миру Пущи, ни миру веселящихся за стеной людей. Этот звук заставил Боруту вернуться на свой пост. Мало увидеть невесту, надо проследить, чтобы она невредимой дошла до дома.

Увидев, что девушка, споткнувшись обо что-то, увлеченно приглядывается к находке, Борута дернулся уже было показаться. Но, похоже, Мирося отлично справлялась и без него. Обойдя находку с одной, потом с другой стороны, чтобы лучше рассмотреть ее в неверном свете факелов, долетающем от усадьбы, она подозрительно оглянулась по сторонам. Потом, бормоча что-то, несколько раз благословила место обережным знаком, которым пользовались чтящие Творца пущане.

Снова услышав характерный звук, в котором теперь слышалась откровенная досада, Борута весь подобрался, словно зверь перед прыжком. И осторожно, не спуская глаз с панны Мирославы, двинулся на звук. К его удивлению, молодая Соколувна не спешила поднимать находку, чем бы она не была.

Благословив лежащую на дороге вещь, она обернулась, окинув Пущу острым настороженным взглядом. Потом с неожиданно задорной улыбкой показала в сторону леса кукиш и силой наступила на находку. Острый слух Боруты едва уловил тонкий звон, раздавшийся из-под подкованного каблучка. И разочарованный вздох из-под куста.

Дождавшись, когда Мирос скроется в проеме открытых ворот, Борута прошептал слово и ловко ухватил нечто за хвост.

– Ш-ш-ш-ш-ш! – Раздалось недовольное шипение и глаза мужчины встретились с узкими змеиными зрачками.

– Цыц! – Строго цыкнул Борута, деловито наматывая пойманный хвост на кулак.  – С чего бы тебя, сластолюбец ты старый, на девок молоденьких потянуло?

– Ш-ш-ш-ш-ш! – Раздалось в ответ. – Пусти-иш-ш-ш. Девки с-с-с-сладки. И я ж-ш-ш-ш не за так, я по чес-с-сному…

– По чесному, говоришь? А потом опять слухи по околице ходить будут, что от поган-ядзвинов байстрята родятся?

– Что тебе до того ш-ш-ш?

– Значит так, – Борута нахмурил брови, чтобы у пришлого не осталось никаких сомнений в серьезности этого разговора. – Эта панна – моя. Тронешь, сто раз пожалеешь. Пущане со своими «аминьками» тебе нянькиными байками покажутся. Понял?

– Яс-с-с-с-но. – раздалось в ответ недовольное шипение.  – Для с-с-себя бережеш-ш-ш-шь.

– Вот и договорились.  – Борута удовлетворенно кивнул, борясь с искушением.

Э-эх, хвост-то как удобно в руку лег! Раскрутить бы сейчас этого перелесника да запустить подальше в сторону болот… Но нельзя. Вопреки распространённому среди пущан заблуждению, что Змий – только по бабам хорош, этот хвостатый сластолюбец помогал также золотоискателям, наводил на скрытые клады… И вообще, приносил достаток.

– Ну, лети отсюда. – Сказал мужчина, попуская хватку. – За два лета – три налета отбили. Неужто в околице для тебя ни одной хорошенькой вдовушки не найдется? И помни, что мое – то мое.

– Ш-ш-ш-ш-ш! – Прошипел нечистик, распрямляя и снова сворачивая в кольца пострадавший хвост. – Каков сам, такая и невес-с-с-та. Два с-с-сапога  – пара. Бывай!

– Бывай! – Уже более дружелюбно попрощался Борута. И, не желая заканчивать разговор ссорой, вытащил из кошеля золотую монету. – Держи-вот, для вдовушки.

– В кубышш-ш-шку. – Ответил змей, длинным языком мгновенно слизывая подношение. – Буду я еще всяким холопкам золото раздаривать. Хватит с-с-с них чего попрош-ш-шще!

– Дело твое. – Пожал плечами Борута, не собираясь учить соблазнителя соблазнять. Самого бы кто научил.

Мирося вернулась как раз перед самыми одчепинами. Дружки затянули очередную жалостливую песню о прощании с девичьей жизнью. Под эту песню голова Марыли склонялась все ниже и ниже, пока молодая не коснулась лбом стола. Ловкие пальцы старшей свахи пробежались по девичьей косе, вкладывая между светлыми прядями монетки.

Тезка жениха, Лукаш Соколувский, всем своим видом демонстрировал, что он «уже не маленький, но чего не сделаешь ради сестры». Но раз других младших братьев у Марыли не имелось, то он расплел сестре косу, собирая монетки. Так, как не делал это для других старших сестер. У Марыли на глазах блестели слезы. Беззвучно плакала и Мирослава, понимая, что еще до зимы Лукашику придется расплетать еще одну косу, на этот раз – у самой последней из сестер.

После этого, как велел обычай, пан млодый попытался снять со своей нареченной венок. Марыля, тоже по обычаю, начала отбиваться и уворачиваться. Ей на помощь кинулись подружки. Дружки, в свою очередь, кинулись защищать молодого пана Ясновского от стайки девиц. И, хотя все прекрасно знали, чем закончится дело, шутливая потасовка на миг увлекла всех, заставив забыть о слезах.

Наконец-то Лушкаш с видом победителя поднял вверх венок из руты, Мирослава отметила, что в этот момент друг ее детства был по-настоящему красивым. Его глаза прямо-таки сияли, словно эта маленькая победа стала для него очередным шагом вперед. Впрочем, наверное, так оно и было. Любил Лукаш Марылю или не любил, но теперь у заново отстроенной Ясновки есть не только хозяин, но и хозяйка.

А еще – поддержка не только Соколувских и других сродненных с ними родов, но даже ядзвинов. Хотя об этом, конечно, вслух никто не говорил.

После того, как невестин венок был снят, Марыля уже не была панной млодой, только пани Ясновской. Теперь гости один за другим вставали из-за столов, одаривая молодых и желая им счастья и всяческих благ. После этого Лукаш с Марылей отправлялись в свои покои, а гости кто догуливал, а кто разъехался по домам. Отдыхать перед завтрашним «машкарадом». Отправились к себе и Соколувские, не желая ночевать на возах.

– Пане Януше, может, ко мне? – Радушно пригласил их старый Август.

– Спасибо, ране Августе, – отказался пан Януш, – не хочу причинять пани Августовой лишних хлопот. У вас же там и так сегодня не только пана семья, но и все дочки с зятьями. Мы тут скоренько, раз – и дома.

– Та где же «Р-раз!»?  – Искренне удивился старый шляхтич. – Полночи потратине на дорогу.

– А мы по прямой. – Весело подмигнул Соколувский старому знакомцу. – Неужто сват обидится за такую малость?

– А-а, ну да, ну да…

Дорога от Ясновки до Соколувки была Миросе хорошо знакома. Однако, на этот раз пан Януш велел пахолку ехать другой, короткой дорогой.

– Тату, это какой же? – Спросил, не удержавшись, Лукашик.

– Мимо Ятвежи. – Ответила вместо мужа пани Малгожата. – Ох, храни нас Творец!

Дорога и правда оказалась короткой. Намного короче привычной. Ехать, правда, пришлось такими куширями, что пан Януш, наверное, и сам пожалел о проявленной удали. Почти новую бричку было жалко. Малоезженная дорога оказалась не самой удобной.

– Тату,  – снова спросил Лукаш, когда семейство уже въехало на родной двор, – а почему ядзвины нам не показались? Может, они и не караулят давно уже ту дорогу, а мы все, по привычке, на объезде время теряем?

Пан Януш не ответил, только вопросительно кивнул пахолку, ожидающему, когда панове уйдут в дом и позволят ему позаботиться о лошадях.

– Караулят, пане Лукаше, – тихо ответил тот за хозяина. – Мы два дозора проехали, только, видно, не велено им нас было останавливать. Показались только.