– Ладно, поеду, – вздохнул он. – Там видно будет.

Выбросил обжигающий пальцы бычок, глубоко вздохнул, пытаясь вернуться к обычной умиротворенности. Рядом остановилась машина ДПС. Из нее вывалился майор и, устало глядя в сторону, важно переваливаясь с ноги на ногу, направился к Антону. Круглое лицо, шевронные с проседью усы. Живот. И распахнутая полицейская куртка. Это был отец Машки. Анатолий Степанович.

– Здоров, молодой человек, – майор протянул руку. – Ты чего здесь?

– Добрый вечер. Просто подышать вышел.

– Выпил?

– Да нет. Захотелось побыть на воздухе. Голова ноет.

– К ней едешь? Или куда?

– Да, увидимся во дворе, поздно ехать гулять.

– Антон, тогда мы не договорили.

– О чем?

– О жизни! Ты вот вроде нормальный парень, да? Не нарик, не алкаш. С работой. В костюмчике вон. Машке нравишься. Я вижу. Устраивает все. Но не пойму, ты как к ней относишься? Сам, а? Скажи нормально.

– Нормально отношусь. Не в любви же мне признаваться?

– Надо было бы признаться, заставил бы. Но я правды хочу.

– Ну, я серьезно к ней отношусь. Она нравится. Мы встречаемся.

– Если серьезно, то надо снимать квартиру, съезжаться. Пробовать жить. Заметь, я не жениться на ней прошу, но нормально попробовать. Честно. Как люди. А не по кинам и кафе раз в неделю шлендать. Как думаешь, а?

– Ну это возможно. Со временем. Сейчас по деньгам не очень. Продажи стоят. Кризис. Но я думаю об этом, – Антон умел тушить любую раскачку на эмоции у мужчин. А у женщин не мог.

– О чем ты, бля, думаешь? – майор начал раздражаться. – Мы с женой, когда знакомились, я вообще сержантом был! После армии в ментовку пошел. На девяносто рублей жили. Костюм на свадьбу у друзей брал. А сейчас… Сейчас я могу помочь деньгами! Вот! Жидко на работе? Иди ко мне постовым. Расскажу все, как надо делать. Видно, что толковый, но добрый, не попросишь сам. Но есть пугливей тебя водилы, сами предлагают. Четко не знаю, сколько там у себя в конторе получаешь, но считай, у меня две твоих зарплаты точно будешь иметь. А если институт юристом закончишь, то сразу старлеем сделаю. Сразу! А может, и раньше. И тогда все постовые тебе помогать будут. На семейную жизнь.

– Прямо все?

– Ну, по-разному. Каждый сам решает. Ты о чем вот сейчас думаешь, а?

– Анатолий Степаныч, я к Маше вообще собирался. И голова болит. Давайте потом поговорим.

– Короче, думай, парень. Либо серьезно, либо на хер. Мне по-другому для Машки не нужно. Понял?

– Я понимаю.

– Ты любовь, Антох, можешь искать всю жизнь. И не найти. Не на всех она валится. Не знаю я никого вокруг, у кого она была бы по-настоящему. Только в фильмах видел. И редко со счастливым концом, понимаешь? А вот в согласии и по-доброму прожить можно. Можно! И все к этому приходят. И все так живут. Понял?

– Да.

– Так вот. Парень ты неплохой, и я не против, чтобы семья была. Но по кинам бегать, как подростки, хватит. Хватит! – Анатолий Степанович отвел взгляд на свою машину, взяв длинную паузу, словно готовясь к эффектному финалу, но не нашелся. – Езжай и думай. И запомни, я дочке всегда помогу.

Через пять исчезнувших из жизни минут Антон, намереваясь мягко поговорить с Машкой о паузе, и, как всегда, бывало, паузе в никуда, уже выруливал к ее дому – желтоватой панельной девятиэтажке, угрюмо нависавшей над грязно-зелеными, осыпающимися краской деревянными скамейками и скрюченными, словно не верившими в будущую весну редкими деревьями. Одинокие пугливые бегуны, словно яркими пятнами оживляя утомленный двор, перепрыгивали через пустые пивные бутылки, разбросанные за день молодыми мамашами с колясками. Две оставшиеся докуривали перед подъездом по последней сигарете, в тысячный раз возмущаясь размером детских пособий. Советских бабушек давно не было – сидели дома, наполняя двор ритмичным шумом теленовостей из открытых форточек. Серый, иллюзорно живой день медленно погружался в обнуляющую глубину ночи. Снова посыпал крупный снег.

Антон вышел из машины и собирался было пискнуть брелком, как тот вылетел из рук – кто-то толкнул сзади в плечо.

– Ты че, бля? Не смотришь, куда идешь? – один из трех подростков, возвращающихся домой после обычных трех-четырех банок пива где-нибудь в центре, приостановился. – Ты кто?

Антон погрустнел еще больше: перед ним стояли обычные гопники в зауженных спортивных штанах. Гопари. Гопюшечки. Пьяные. Без опыта и осознанности поступков, ожидающие веселья прямо сейчас, поэтому самые опасные и непредсказуемые. Видимо, их вечер не сложился удачно, и хотелось весело и безобидно помахаться перед сном, чтобы было о чем рассказать завтра в путяге, в колледже, или где они там коротают время до армии.

Антон избегал уличных, тем более пьяных драк, спокойно, часто с улыбкой соглашаясь с секундными претензиями людей – ведь это ничего не стоило. Дважды просто убегал, когда грубость наверняка словами бы не закончилась. И это была в его мировосприятии не трусость, а благоразумие и сохранение покоя. Достоинство на показ на улице казалось глупостью. Как и любой риск, что не приводил к заметным улучшениям в жизни.

Но сейчас сбежать он не успевал. Да и куда от увиденной ими машины-то? Или попробовать извиниться? Но это их раззадорит еще круче. Получается, что драки не избежать? Бли-и-и-ин.

План за мгновение поменялся: защищаясь, важно начать первым и резко ударить главного. В нос? Нет, лучше в подбородок, и целиться до хруста сжатыми кулаками только туда, а там как попадешь. И не разочек, словно успокаивая и предлагая одуматься, а раз пять, не останавливаясь, изо всех сил, пока тот не свалится. Он должен ощутить, что ты будешь бить бесконечно, пока не забьешь до потери сознания. А когда он поймет, нужно, не останавливаясь, пнуть еще, не меньше трех раз. И снова сильно, и снова по голове. Но поаккуратнее – в челюсть, но не в висок! Или по ребрам.

Так и надо. Ах да: важно проследить, чтобы пьяный дурачок не бухнулся затылком об асфальт – не хотелось в тюрьму из-за пустой, случайной, но тобою оборванной жизни. И надо отойти на покрытие помягче – а вот и земля в метре за бордюром. И бить первым. Только тогда сквозь алкоотвагу гопари увидят, а больше животным нутром почувствуют, что он дурнее и сильнее их и лучше забрать основного, успокоиться, просто пообещав снова встретиться, чем пытаться придумывать варианты, сопротивляясь его железному безумию. И все, уйдут. Победа за пару минут. Можно сесть в машину и уехать, успокоиться, а с Машкой увидеться попозже.

– Ты че молчишь, уебок? – их главный не передумал и потянул руку к Антону, решая, схватиться за что-нибудь из одежды или толкнуть.

Антон отпрянул, оглядываясь. Схема не сработала. Захотелось бежать. Не бить, а бежать. Страх появился. Душа советовала бежать. Он смирился, как это всегда с ним происходило, когда выбор не радовал. Это смирение обычно и спасало, хотя полностью на авось он боялся отпускать жизнь.

Куда бежать? Или бить? Сейчас? Когда он понял, что запутался и что он такой телок беспомощный в логичных решениях и решениях трезвого человека, на весь двор грохнула дверь дальнего подъезда и раздался знакомый, с удивительно властной тональностью голос: «Але-е-е! Серега! Отошел! Кому говорю?! А?!»

Это была Машка! Парень злобно выдохнул и обернулся на нее. Казалось, полдома, побросав неторопливые вечерние приготовления к завтрашнему дню, повыглядывало из окон, настолько громко Машка припечатала криком двор! Антон приуныл еще больше, ибо никогда не любил громкие, «на людях», отношения с девушкой: ни целоваться публично, ни ругаться – глаза инстинктивно увеличивались, подбородок приподнимался, тело застывало мрамором. А тут прямо как на сцене и столько зрителей в окнах!

– Антон, пойдем, – Машка через мгновенье оказалась рядом, но говорила спокойно: – А ты, Серег, совсем охренел, в своем дворе цеплять? Хочешь, чтобы и про тебя говорили, что башку пропил?

– Да почему?

– Сюда просто так, что ли, приезжают, а? Незнакомые?