Хотя он мог все, будучи королем своему будущему, пока хотелось просто жить. Спокойно органически существовать. Без целей, случайных радостей и, как казалось, ответных им страданий. Слепой баланс жизни, словно загадываемой на одиночество – ртутное, серое, вечное.

Это чувство накатывало ежевечерне. Дни сливались в месяцы, неуловимо переходя в годы. Сегодня он мог вернуться в свою маленькую квартирку и посмотреть хайповый сериал. Или поиграть в Сети. А может, оставшись подольше «в людях», просто побыть в дешевом (но с официантами!) общепите, неторопливо набивая себя джанк-фудом? Развлечь себя, незаметно разглядывая и разгадывая, как принято в едальнях говорить, гостей?

Он выбрал последнее: ему нравились цивилизующие город кофейни, люди внутри, чью жизнь он пытался понять, почувствовать по еле слышным голосам, по тишине или огню взглядов. Сесть в углу потемнее – прекрасно! Иногда удавалось слышать шепот разговоров сразу, а иногда вслушивался, застывая, еле дыша. Он развлекался, угадывая по прилетающим фразам и жестам, порою и страстям, кто люди вокруг, кем они работают, стремятся ли к большой и яркой жизни или, как обычно: почему Ленка не дала, как достроили дачу, поступила ли племяшка в Москву сама, или пришлось денег занести, чтобы бесплатно потом учиться. Достаточно было посидеть часочек, внимательно глядя широко раскрытой душой, чтобы многое понять о чужой жизни – видимой и мнимой. А вдруг в кофейне никого интересного не оказывалось, можно было и в окно понаблюдать за прохожими – тоже неплохо.

Антон огляделся на парковке в поисках своего до невзрачности скромного (зато не в кредит!) седанчика. Серебристый металлик «Фольксвагена-Поло» резко отсвечивал переливающимся желто-коричневым неоном ближайшей вывески. Антон вгляделся в название и… крутотень! Это была именно кофейня. И в двух шагах. Значит, судьба велит попялиться на народ… Прикурив, он направился ко входу, вальсируя между грязными лужами и небрежно запаркованными машинами.

Антону было двадцать семь лет. Ничто не притягивало, но и не раздражало в его внешности. Средний рост. Без мышечных выпуклостей. Карие глаза лучились мягким интересом к миру. А выделялись лишь белые от природы зубы да упругие, черешневого цвета губы. «Какие же чувственные! Люблю их больше всего», – говорила одна из бывших. Свои плюсы Антон знал и старался улыбаться почаще, особенно на работе.

Одежда казалась такой же приветливой и безликой классикой: заурядный темно-синий костюм и белая рубашка с бордовым галстуком. Тонкое пальто. И высокие коричневые с дырочками «под Англию» ботинки – броги, что всегда смотрятся дороже, чем стоят.

Антон никогда не бился ни с нуждою большой, ни с бедой. Обычный офисный парень, как и миллионы других, неважно кем, где и за сколько работающих. Без надежд на великое будущее. Менеджер. Знамя человечества, вдохновляемого зеркальной ценностью денег. Его бы запросто приняли за своего и на Уолл-стрит в Нью-Йорке, и на Пресне в Москве. Да где угодно – таких манагеров полно во всем мире!

Когда он распахнул дверь в кафе, никто не обратил на него внимания. Кофейня была заполнена до тесноты, но атмосфера показалась удивительно приятной: запах кофе, бархатный полумрак и шашечно расставленные столы. Сквозь тусклый гул голосов из динамика под потолком прорывались звуки скрипки. Они изредка разбавлялись стуком чашек о блюдца. Обычная кофейня. Ну, кроме скрипки.

Классическая музыка последние пять лет не раздражала Антона – наоборот: на флешке в машине игрались и симфонические треки. Разухабистой поступью Первого концерта Чайковского нравилось запускать день, а заканчивать, возвращаясь с работы, пронзительно-глубокой и чистой мощью Шестой симфонии. «Времена года» Вивальди были и туда и сюда – даже при девушках включал. Обычно нравилось. Впрочем, особенно романтичных чаще удавалось зацепить осовремененной компиляцией Libertango, а для совсем телочек или чикуль всегда были разные The Best Dance Music of the Year – знакомые песенки незаметно раскрашивали убогую простоту «Поло», а значит, и водитель, пусть больше себе, но казался покруче. А уверенность всегда была к благу.

Антон удачно развалился у стены с окном, заказал у официантки клубный бургер, картошку фри и безотказную к любой еде колу. Драматический для скучно-стареющих зожников микс, но Антон позволял его, пока был молод и не замечал в своем недавно завершившем созревание теле ни намека на болезненное увядание. Пока можно. Хотя и вредно. Но можно. Пока. Но вредно – не зря же люди твердят! Антон снова пообещал себе – нет, не бросить фастфуд, а хотя бы подумать, как его уменьшить в своей жизни. Или выделить один день в неделю на эту джанковую, как говорят америкосы, жратву. Почему америкосы? Откуда это пошло? Всегда назывались американцами. Но америкосы жестче звучит. И круче. Так что со жратвой? Может, пока разнообразить овощами-фруктами свою физическую привязанность к жирной еде?

И снова решив вернуться к намерению позднее, Антон достал «Айпод» и, пока старый планшет загружался, стал незаметно оглядываться. Шумных, раздражающих или освежающих себе кровь скандалами людей не видно, все были увлечены шуршанием своих мыслей и разговоров – никто бы и не заметил, как он их изучал.

Ближе всего сидела пухленькая, будто с исколотым прыщиками лицом девушка лет двадцати. Ее железно-рыжей копне волос ревущей яркостью гармонировал оранжевой свитер и намотанный вокруг шеи кислотно-зеленый шарф. Старательно зевая, незаметно осматривалась – все ли видят, как ей здесь скучно? Потом, презрительно надув губы, неестественно тонкие, заново утыкалась в обклеенный оранжевыми и бирюзовыми цветами нетбук и одним пальцем лениво тыкала по кнопкам. Там был «Вотсап» во весь экран. И больше ничего. Антон видел, как она написала: «Сижу в ресто. Вокруг печальная масса пиплов. А ты, подруга, где сейчас?» Потом стирала и писала заново. Тот же текст, лишь меняя слова местами.

Она просидит до закрытия. И так будет лет десять, наверное. Работая днем, например, маркетологом – из-за видимого стремления к яркости вечерами будет тянуть зеленый чай с жасмином, иногда большой карамельный латте, всегда в мерцающей надежде встретить того, кто сможет разглядеть ее особенную, как ей кажется, душу. Не встретит и со временем начнет жить вместе с выпивающим хмырем – из тех, кто годами ищет эго-достойную работу, болтаясь на чужой шее. А она станет нахваливать подругам любой взмах насупленной бровки своего суженого. Потом поженятся. И она уже официально потащит на себе мечущегося поисками счастливой судьбы мужа да пары-тройки детей, а они обязательно родятся.

Порою от суженого будут долетать подзатыльники, а может и тычки, но она легко придумает, чем провинилась. Сама придумает, без подсказок. И да, конечно, развод исключен: муж без нее точно пропадет – соседи и родственники выучат наизусть эту любимую мантру живущих в упорных иллюзиях женщин. Антону эту девочку совсем не жаль: она хочет казаться больше, чем есть – судьба наказывает таких.

Другим виделось будущее троих мужчин справа. По виду чистый бизнес. Или чиновники. В дорогих костюмах и изящных пастельно-ярких галстуках. Тихо разговаривают, изредка дотрагиваясь до бокалов с пивом. Странная компания – слишком хороши для этого заведения. Да и пиво в кофейне – это поудивительней его бургера с картошкой. Кто они? Понять, чем занимаются, Антону не удавалось до тех пор, пока отчетливо не донеслось «Британские Виргины». Он не любил международных, черт, инвестиционных консультантов – циничных продавцов воздуха, стервятниками потрошивших жертв. И не синяков или наркоманов, а часто вменяемых, образованных и неглупых людей, уверенных в своей проницательности или чужой искренности. Но до тех пор, пока не начнут отправлять по триста, а то и пятьсот евро в один из сотен пенсионных фондов, какими «цивилизованный мир давно пользуется». И отправлять ежемесячно.