и тоже продолжил почти без перерыва:

и дальше, будто его понесло. А Влодов слушал, да действительно слушал:

«Давай, ещё по одной», сказал Влодов. «Давай!» Влодов начал:

А Зяма ответил:

Юрий Влодов встал, и Зяма тоже встал. Влодов приобнял его и сказал: «Иди, Зяма, иди, стучись в нашу поэзию. Ничего у тебя только не выйдет». Зяма выпучил удивлённые глаза: «Почему не выйдет?» Влодов ответил: «Не выйдет, потому что ты Поэт», и подтолкнул его к двери редакции. Дверь была закрыта, но не заперта, и Зяма вошёл.

Зяма открыл тяжёлую, тёмно-коричневую наборную дверь и вошёл в хорошо освещённый длинный коридор. Его другой конец терялся в неразличимой дали. У самого входа слева за небольшим письменным столом сидела пожилая женщина и помечала что-то в большой разлинованной книге, похожей на классный журнал. «Что Вам нужно, молодой человек?» спросила она вполне дружелюбно, не отрываясь от дела.

«Я вот… тут, это… ну… стихи принёс», замямлил Зяма, снова став школьником, не знающим, выучил ли он урок. «Тетрадь или папку?» «Тетрадь». «Имя, фамилию, адрес, телефон написали?» «Да, написал», подтвердил Зяма, «я живу у родителей». «Вот и хорошо. Оставьте всё у меня. Мы свяжемся с Вами, когда время придёт». «?» «Ничего, ничего, мы сами свяжемся с Вами, когда нужно будет. А сейчас идите, до свиданья!». «До свиданья», сказал Зяма и закрыл за собой тяжёлую дверь.

Влодова за дверью на лестнице уже не оказалось. Но оказалась по нему какая-то очень правильная тоска, настоящая родственная. Юрий Александрович сам позвонил через несколько дней, и они встретились. Наверное, телефон в редакции узнал. Они ещё многожды встречались. Но об этом совсем другая история. Совсем другая.

Людмила Осокина

Юрий Влодов родился в 1932 году.

Поэтому по возрасту, он скорее мог бы принадлежать к тем прославленным поэтам-шестидесятникам: Евтушенко, Рождественскому, Вознесенскому, Ахмадулиной, чем к поколению так называемых дикороссов, к которому его в последнее время приладились причислять. Чисто теоретически, конечно, мог бы.

Но в поэтическую «обойму» шестидесятников он не попал, как не попал во многие другие официозные обоймы, а также и в неофициальные группы. Даже в «официальном» андеграунде места ему не нашлось. Поэтому ни с какими группами, течениями, направлениями он связан не был, он был сам по себе.

Но если его куда и причислять, то в любом случае, только к андеграунду неофициальному, к самым глубоким, катакомбным его слоям. Даже в андеграунде Влодова можно было найти только в самых глубоких духовных пещерах. Или вовсе не найти. Он жил своей собственной творческой литературной жизнью, не имея над собой никаких учителей, наставников, а рядом с собой – достойных его коллег по перу. Коллеги, конечно, были, но он никак их товарищами не считал. Он всех их творчески превосходил многократно, поэтому считать их коллегами он никак не мог. Но никто к нему в творческие товарищи и не набивался, потому что на такую высоту подняться никто не мог, а просто так пушить перья он бы не позволил и пустую спесь легко сбивал. Так что коллег и товарищей у него не было. Были только либо ученики, либо подражатели. Или поклонники. Всех этих было в избытке.

Я не знаю, кто учил его писать, кто наставлял его на первых порах на путь истинный, кто водил его, так сказать, несмелой ученической рукой. Вряд ли когда-либо отыщется такой человек. Во всяком случае, мне ничего о нем неизвестно. И сам Влодов никогда мне такого человека не называл. Наверное, его и вовсе не существовало. Он как-то сразу, сам по себе, вот так взял и состоялся. Научился писать.

Но всё-таки, это, пожалуй, смешно звучит, то, что Влодов научился писать стихи. Он никогда этому не учился. Он всегда это умел, поскольку родился гением. Единственное, чему ему надо было научиться, появившись на земле, так это тому, чтобы приспособиться в текущему на земле времени. Не более того. А наставники, я думаю, у него были, но только не земные, а небесные, ангелы или боги какие-нибудь. Либо кто-нибудь ещё из высших сфер. Потому что на землю он пришел не просто писать стихи, как пишут многие, а быть поэтом. А это совершенно разные вещи. Потому что пишущих стихи, даже хорошие, талантливые, гениальные, очень много, а вот поэтов – единицы. Поэт – это духовная миссия, это – судьба, это некий духовный заказ Времени и Высших сил. Юрий Влодов и был именно Поэтом. Его задачей на земле было просто жить и записывать посланное оттуда. Его учили напрямую, с небес. Поэтому всё было замечательно. А если бы он поддался какому-либо обучению людскому, то, наверное, ничего путного из него бы не вышло.

Влодов был очень дерзким в молодости, о себе и своем творчестве он был очень высокого мнения и даже маститым не разрешал делать себе замечания. Когда он в первый раз пришел в гости к тогдашним классикам, к поэтическим мэтрам, живущим в Переделкино, а именно, к Сельвинскому, Чуковскому, Пастернаку, то он, представляя им свои стихи, читая их вслух, перед этим непременно говорил: «Я вам прочту своё, но вы мне ничего не говорите, так как меня ваше мнение не интересует!». Маститые, изумлённые такой дерзостью, покорно слушали, не решаясь что-либо потом сказать. А Влодов отслеживал их реакцию на свои стихи по их лицам. Реакция была, конечно же, положительной и он это удовлетворённо отмечал. Но он был человеком умным, прекрасно знал человеческую природу, и, поскольку маститые тоже были хитрые бестии, и даже при очень положительном впечатлении могли высказаться не в его пользу, пытаясь поставить молодого поэта на место, сбить с него спесь. Но он не давал им этого сделать, упреждая таким образом подобные действия.