Мэтры всем своим нутром чуяли, что это не просто молодой поэт, а человек, в свои молодые годы познавший всю сложность жизни, поэтому через какое-то время оставляли свой менторский тон и величавую спесь, припасённые для молодых, и общались с Влодовым уже на равных. Поэтому никаких поэтических учителей из живых у него не было, да и быть не могло. Он бы никому не позволил себя поучать.

Впоследствии, уже в довольно солидном возрасте, он говорил, отвечая на вопрос, у кого он учится. «Я учусь у себя, по своим лучшим вещам!». Ответ, достойный гения.

Ну, а в плане поэтических пристрастий или интереса к творчеству каких-либо поэтов прошлого, можно сказать только лишь то, что в детские годы, в семи – восьмилетнем возрасте, он любил Пушкина, Лермонтова, в годы юности Блока, Есенина. Но не Маяковского. Его он приводил как пример такой яркой антипоэзии. Из современных ему поэтов старшего возраста уважал Арсения Тарковского, Давида Самойлова, Бориса Слуцкого. Ценил Чуковского как большого детского поэта, считал его гением, между прочим. Из своих сверстников он не отказывал в поэтическом даре лишь Рубцову, Вознесенскому и Ахмадулиной. А так, в целом, никого больше. Если только, как он говорил, «отдельные вещи отдельных людей». Порой ему могло понравиться чье-либо стихотворение, либо строфа, строчка даже, он мог это запомнить и цитировать потом.

Учеников и подражателей у него было множество, тут была совсем иная картина. Число поклонников его творчества стремилось к бесконечности. Его признавали и ценили практически все пишущие, которые вокруг него тогда крутились. И непишущие, но читающие, тем более. Особенно привлекали в те годы его стихи о Боге, стихи на библейско-евангельскую тематику. Они были настолько новы, необычны, мощны, что у него появилось очень много подражателей на этой почве. Этих эпигонов так и назвали тогда «влодовцами». Но, конечно, ничего нового они сказать после Влодова не могли. Им не по зубам была такая тематика, такая проблематика, такая философия. И их голос глох на фоне мощных Влодовских стихов, превращаясь в слабый писк. Но всё равно избавиться от желания подражать Влодову они не могли, так и прозябали в его творческой тени.

Как-то, общаясь с Корнеем Чуковским, Влодов всё-таки спросил у него, какого тот мнения о его стихах, на каком они уровне для него. Чуковский раздражённо ответил: «Ну, Вы же сами знаете, на каком: на уровне Ахматовой, Цветаевой, Пастернака. Но вам всем очень много ещё чего не хватает!». «Чего же?» – заинтересовался Влодов. «Темы, – ответил Чуковский. – Своей темы». И пояснил: «Все вы пишите ни о чём, точнее, о чём попало, что в голову взбредёт, а у большого поэта должна быть, помимо всего прочего, своя, главная тема, которую он должен вести всю жизнь и на которую, как на стержень должен нанизывать какие-то сюжеты, прорабатывать с её помощью какую-либо важную, животрепещущую мировую идею».

После разговора с Чуковским Влодов задумался. И решил последовать его совету: найти себе ту главную тему, над которой он будет работать всю оставшуюся жизнь. И он её нашел. Это оказалась библейско-евангельская тема, которой никто тогда ещё, в те годы почти не занимался.

Таким образом, главным отличием Влодова, как поэта, от всей этой многообразной пишущей братии стало именно то, что у него появилась своя собственная, никем ещё особо не проработанная тема: тема божественная, на библейско-евангельские сюжеты. Ни у кого тогда такой темы не было, может, и существовали какие-то отдельные стишки, но вот чтобы целая книга под названием «Люди и боги», такого не было ни у кого.

И это выдвинуло Юрия Влодова как поэта на совершенно недоступный тогда уровень, на совершенно недосягаемую высоту.

Но кроме этой главной, божественной темы, в творчестве Влодова были темы и другие. Конечно, они не идут ни в какое сравнение с его главной темой, но, тем не менее, занимают важное место в его творчестве. Это стихи военной тематики, о Великой Отечественной войне, собранные в «Книгу Судьбы» и стихи на историческую тематику, собранные в книгу «Портреты», другое её название «Летопись». Вот эти 3 темы и соответственно, 3 книги, играли немаловажную роль в жизни и творчестве Влодова.

Но возникает вполне резонный вопрос: зачем Юрий Влодов, будучи поэтом-диссидентом, далёким от официозных тем, начал писать стихи о войне? Ведь эта тема была уделом поэтов-фронтовиков. Зачем Влодов залез на чужое поле, в чуждый для него творческий огород?

Что тут можно сказать? Во-первых, это дело рук самого Влодова: захотел и залез. И никто ему этого запретить не мог, потому что он имел право, как независимая творческая личность, сделать это. Сам он обычно мотивировал это тем, что его подвигло на написание стихов о войне его военное детство, он был в годы войны ребёнком, пережил с матерью оккупацию в Харькове, эвакуацию в Сибирь, всего такого насмотрелся и натерпелся. Поэтому не только знал, что там происходило, на этой войне, но имел моральное право об этом писать. Именно война «распяла его детство», и пагубным образом сказалась на его дальнейшей судьбе.

Но, конечно, совсем необязательно, даже пройдя в детско-юношеском периоде сквозь войну, делать её темой своих писаний. Но вот он сделал. И вторую причину работы над этой темой я вижу в том, что ему, как слишком затравленной, заподполенной фигуре, хотелось, наверное, уже чего-то противоположного, советского, официозного, чтобы можно было отдохнуть душой от противостояния властям. Оно ведь тоже утомляет.

И третью причину я вижу в том, что Влодов, как поэт монументального, классического склада, тянулся к теме ВОВ, чтобы в полной мере проявить свою монументальность и классичность. Ведь в то время, когда он писал свою военную книгу: с середины 60-х до конца 70-х, книги «Люди и боги», в которой он проявил себя именно по этим позициям, ещё практически не существовало. Так, были отельные стихи, но не более. Так что военная тема в те годы как нельзя лучше подходила для такой реализации. Ещё один немаловажный аспект работы над этой темой, это то, что такие стихи можно было время от времени всё-таки публиковать, если предоставлялась хоть какая-то возможность, а не только складывать в стол, точнее, в карман (да, не в стол, а именно в карман, поскольку и стола-то у Влодова не было, чтобы было куда класть написанное). Но, несмотря на то, что Влодов залез на чужую территорию, в военной книге ему удалось не только догнать, но и перегнать, так сказать, классиков жанра, поэтов-фронтовиков, кроме того, вознести сам жанр военной поэзии на недосягаемую высоту. Я, честно говоря, не знаю никого, кто бы лучше Влодова описал в стихах Великую Отечественную войну. И очень жаль, что эти его стихи в силу их малоизвестности так и не попали ни в какие антологии, сборники, так и не вышли к массовому читателю, не заняли подобающего им места.

Другая тема, книга, над которой также активно работал поэт, это книга «Портреты», в которой собраны стихи на историческую тематику. В ней он запечатлел портреты царей, королей, полководцев, писателей, поэтов, просто литературных персонажей, дал своё понимание важным историческим событиям, вехам истории. Эти поэтические портреты, вышедшие из-под пера Влодова, получились воистину замечательными. И, как сказал о них поэт-эмигрант, живущий сейчас в Нью-Йорке, Борис Кочерга, «его «Портреты» такого же художественного уровня и значимости, как и те великие, которые там изображены».

Кто же они, действующие лица его портретно-исторической живописи? В первую очередь, конечно же, собратья по перу – большие поэты и писатели прошлого: Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Достоевский, Блок, Есенин, Маяковский, Мандельштам, Пастернак, Ахматова. Но больше всего внимания Влодов уделил в этом плане Пушкину и Мандельштаму. Пушкин для него олицетворял поэта в принципе, а Мандельштам – поэта-скитальца, в котором Влодов видел себя.