Шелби расправила плечи. Что ж, если так – она не сдастся без боя. Она вступит в игру и будет бороться, пока не вырвется из западни.
И не увезет из этого проклятого богом города свою дочь.
Глава 2
– Nina, неужели ты так и уйдешь? Ты же только что приехала!
Лидия едва поспевала за быстрым шагом Шелби. Годы посеребрили волосы экономки, ссутулили ее плечи, но не изменили характер: сколько Шелби ее помнила, Лидия никогда не сдавалась без боя.
– Подумай о судье! Ты нужна ему!
– Судье никто не нужен.
– Я думала, ты приехала погостить.
– Нет, по делу, – отрезала Шелби.
Она ни за что останется в этом доме! В роскошном мавзолее, где рассталась с жизнью мать. Где – под надзором сурового и властного отца – прошло ее собственное безрадостное детство. В доме, полном мрачных тайн и воспоминаний о темных делах. В доме, где днем и ночью шныряли безликие слуги судьи, не подозревая, что девочка с не по-детски серьезными глазами следит за ними из-за пальмы в холле или из-за кружевных штор уютной девичьей спаленки.
– Но, Шелби...
Голос Лидии дрогнул, и Шелби, замерев на пороге, обернулась. Обернулась, чтобы прочесть в темных глазах мексиканки непритворную печаль.
– Мне не хватало тебя, nina. С тех пор, как ты уехала, дом стал таким холодным, таким пустым...
По ледяной броне, сковавшей сердце Шелби, поползли первые трещины. С тех пор, как ушла из жизни Жасмин Коул, Лидия Васкес взяла заботу об осиротевшей девочке на себя. Она смазывала йодом разбитые коленки, на забавном англо-испанском жаргоне журила малышку за детские проказы, а лет семь-восемь спустя – закрывала глаза, когда Шелби брала ключи от отцовского «Понтиака». Растерянная и испуганная, Шелби пряталась от жестокого мира в объятиях Лидии; когда плакала – на необъятной груди мексиканки, в размеренном биении ее честного сердца находила успокоение. Лидия никогда не унижала ее, не высмеивала, не ругала за неудачи. У нее Шелби училась мужеству, искренности и прямому, открытому взгляду на мир.
Вот и теперь, обернувшись и положив руки на пухлые плечи Лидии, она ответила честно и прямо:
– Я не могу здесь оставаться.
– Не навсегда, милая, хотя бы на несколько дней! Ему... – мексиканка кивнула в сторону внутреннего дворика, – ему ты принесешь такую радость, такое утешение! Да и мне тоже. Porfavor. Хотя бы на несколько дней – на semana[8]
—На неделю? – почти с ужасом повторила Шелби. – Нет, не могу!
– Почему нет? Кому это повредит? Твой отец только обрадуется, а я... Уж я тебя откормлю, худышка моя! —Она поджала губы; в уголках рта появились печальные морщинки. – С тех пор, как ты уехала, все переменилось. Он больше не... не... как ты его называла? Monstruo?
Шелби невольно улыбнулась.
– Нет, Лидия. Не чудовище. Людоед.
– Si, si, людоед.
– Я... Ну хорошо. Я подумаю.
– Прошу тебя, nina. Я буду молиться пресвятой владычице и...
– Не надо призывать всех святых. Мадонна и одна справится.
От такого богохульства экономка испуганно округлила глаза. Рассмеявшись, Шелби поцеловала Лидию в мягкую смуглую щеку.
– Я сама решу, что мне делать, договорились? И никто не будет мне указывать. Ни ты, ни пресвятая дева, ни сам господь бог.
И она повернулась к дверям. Лидия истово перекрестилась и пробормотала себе под нос по-испански что-то не слишком ласковое.Шелби не разобрала и половины: но, кажется, речь шла о твердолобых упрямицах, которым хоть кол на голове теши, а все равно настоят на своем.
Решительно захлопнув за собой дверь, Шелби двинулась по мощеной дорожке к «Кадиллаку». Ноги дрожали, но каким-то чудом ей удавалось идти твердо, едва ли не чеканя шаг. Нет, никакие силы не заставят ее остаться в доме, один вид которого пробуждает в ней болезненно-яркие воспоминания, в воздухе которого, словно сладковато-затхлый аромат могилы, витает память о надеждах, мечтах и разочарованиях ее первых восемнадцати лет жизни. Рядом с человеком, хладнокровно разрушившим ее жизнь.
Скользнув за руль и повернув ключ зажигания, Шелби взглянула на отчий дом в последний раз – и заметила, что в одном из окон первого этажа шевельнулась занавеска. Отец? Лидия? Кто-то еще?
Какая разница! Надвинув на нос темные очки, она вырулила из гаража на подъездную аллею и понеслась к воротам. От искушения подальше. Ее сверлила мысль: что, если остаться, попробовать разговорить отца, выяснить, какова его роль в этом заговоре десятилетней давности?
«А он, разумеется, размякнет и все тебе выложит. Как же, держи карман. Или ты забыла, что за человек судья Коул?»
Черт бы его побрал! – пробормотала Шелби и, выехав из ворот и развернувшись, нажала на газ. Путь ее лежал обратно в центр города – к старому кирпичному зданию, где когда-то принимал пациентов доктор Причарт.
По дороге в памяти всплыла еще одна новость, которую она как-то не сразу осознала, – Росс Маккаллум выходит на свободу. И вмиг отчаянно заколотилось сердце, руль сделался скользким во вспотевших ладонях, а к горлу со дна желудка подступила едкая желчь. Сжав зубы, Шелби заставила себя сосредоточиться на дороге. И на своей цели – клинике в самом сердце Бэд-Лак, где когда-то она лечилась от всех своих недугов, начиная с простуды и кончая растяжением связок.
Снаружи здание не изменилось: все те же четыре этажа неприветливо смотрят на мир подслеповатыми зарешеченными оконцами, и у крыльца возвышается тот же громоздкий ящик с песком. Внутри Шелби заметила кое-какие перемены: появился кондиционер, и линолеум на полу сменился коричневым ковролином. А на стеклянной двери, за которой когда-то помещался кабинет доктора Причарта, теперь красовалась эмблема страховой компании.
Шелби толкнула дверь и вошла в приемную, выдержанную в серебристо-голубых тонах. Из-за компьютера подняла на нее взгляд пухлая дама с волосами такого же серебристо-голубого оттенка и пятиярусными бусами на короткой шее. Бросив взгляд на именную табличку на столе, Шелби уяснила, что видит перед собой Роберту Флетчер.
– Я ищу доктора Неда Причарта, – заговорила она, не давая секретарше открыть рот. – Много лет назад, когда он здесь работал, я была его пациенткой.
Роберта улыбнулась, но глаза, неестественно блестящие от контактных линз, оставались холодными.
– Док Причарт? Да он уж лет десять как бросил практику. Наша компания здесь уже шесть лет, а до нас этот офис занимал мистер Блеквелл, адвокат. Артур Блеквелл.
– Вы не знаете, кто перенял практику Причарта? Или где я могу его найти?
Мисс Флетчер картинно развела руками:
– Понятия не имею! Слышала только, что он уехал из города, а куда – не знаю. Я его и не знала совсем, я хочу сказать, разговаривать с ним не приходилось. В лицо-то, конечно, знала. Бывает, иной раз на улице встретишь, поздороваешься. – Она вдруг осеклась, расширенными глазами вглядываясь в Шелби. – Ой, а вы не дочка судьи Коула будете? Шелби? Я вас помню... господи помилуй, да вы – вылитая ваша матушка, упокой господь ее душу!
– Д-да... спасибо.
Этого еще не хватало, чтобы добрые граждане Бэд-Лака узнавали ее в лицо!
– Такое несчастье! Знаете, дорогая, – она заговорщически наклонилась к Шелби, вдруг проникшись к ней симпатией, – матушка ваша была чудесная женщина.
– Да, знаю. Помню.
– А как ваш отец поживает? Что-то давно я его не видела.
– Прекрасно. Он... у него все хорошо, – ответила Шелби.
– И надолго вы к нам?
– Посмотрим, – пожала плечами Шелби, прекрасно понимая, что каждое ее слово завтра же разлетится по городу. Одна из маленьких радостей жизни в глуши: здешним кумушкам до всего есть дело. – Еще не решила.
Распрощавшись со словоохотливой секретаршей, Шелби вышла на улицу, в удушливый зной техасского лета. Через улицу от бывшей клиники находилась единственная в городе аптека – она же кафе. Страшно вспомнить, сколько времени проводила здесь Шелби подростком, на тонкой грани между детством и юностью – протирала джинсами высокие пыльно-красные табуреты, прихлебывала вишневую колу, закусывала картофельными ломтиками, макая их в кетчуп с лимонным соком или в соус табаско, грезила наяву о каком-нибудь телегерое или ином кумире юных дев, чьего имени сейчас даже не вспомнит. Счастливое, беззаботное время! Как давно это было – словно целую вечность назад.
