– Не понимаю, о чем ты, Шеп.

– Не понимаешь? Вот и молодец. Так и держись.

Он повернулся, собираясь уйти, и Нейв сказал себе, что не спросит, ни за что не будет спрашивать, не станет будить спящих собак, притворится, что ему все равно... но эти слова уже слетели с его губ:

– Зачем возвращается Шелби?

– Хороший вопрос.– Шеп помедлил, задумчиво по-скребывая щетину на подбородке. Рубаха на нем промокла от пота насквозь. – Чертовски хороший вопрос. Я уж подумывал спросить у тебя, но вижу, ты тоже не в курсе.

Он сплюнул под забор длинную вязкую табачную струю.

– Может быть, знает Росс.

Его слова отдались в мозгу Нейва гулким болезненным эхом.

– Правда, странно, что они с Шелби возвращаются в город едва ли не в один день? Ну и совпадение!

«Совпадение, как же!» – подумал Нейв, но на сей раз удержал язык за зубами.

Что за дела в Техасе у Шелби Коул – красивой, избалованной Шелби, единственной дочери Рыжего Джерома Коула, окружного судьи?

На взгляд Нейва, ей здесь делать нечего.

Шелби Коул мчалась по шоссе, до предела выжимая акселератор. За окнами взятого напрокат «Кадиллака» проносились редкие пожухлые кусты, заросли карликового дуба, колючие кактусы. Порой на обочине мелькали останки животных – безвинных жертв дорожного движения: по большей части броненосцы, изредка зайцы.

Шелби возвращалась домой. В городок к западу от Остина с выразительным названием Бэд-Лак[1]. В город, куда поклялась никогда не возвращаться. Верх машины был опущен, и солнце нещадно пекло макушку; ветер трепал светлые с рыжиной пряди, выбившиеся из тяжелого узла на затылке. Но Шелби не замечала ни солнца, ни ветра.

Туфли на каблуках она скинула еще в аэропорту и вела машину босиком, сдвинув брови и не отрывая сумрачного взгляда от дороги. Голос Бетт Мидлер, доносящийся из приемника, едва достигал сознания.

Протестующе взвизгнули шины на повороте, но Шелби только сильнее нажала на газ.

Десять лет она провела в Сиэтле.Жила своей жизнью, о прошлом старалась забыть. И почти добилась своего – город с многозначительным именем перестал являться ей даже в кошмарных снах. А теперь она не могла дождаться, когда вновь ступит на порог столетнего особняка, где прошло ее детство.

Задерживаться в родных краях она не станет. Выполнит свою задачу и уберется. Теперь – уже навсегда.

Вдруг нахлынули воспоминания, так долго запертые в тайниках памяти, – воспоминания из иного мира: любовь в весеннюю грозу, клятвы верности, а потом – потрясение, ужас и нежелание, невозможность поверить в предательство.Шелби тряхнула головой и крепче сжала руль. Она не хотела пускаться в путь по опасным тропам памяти.

Солнце палило нещадно. Шелби достала из бардачка темные очки, а заодно выключила радио. Прежде она любила романтические мелодии, но вкус к романтике тоже остался в прошлом. Быть может, навсегда.

Шелби бросила взгляд на соседнее сиденье, где лежал ее портфель. Из бокового кармана выглядывал уголок коричневого конверта. На конверте – марка Сан-Антонио, внутри – послание из прошлого. Едва бросив взгляд на содержимое конверта, Шелби взяла в своей фирме отпуск, собрала сумку, отправилась в аэропорт Си-Тек и взяла билет на первый же рейс до Остина.

И суток не прошло, а она уже петляет по узким улочкам городка, который первые восемнадцать лет жизни называла своей родиной. Здесь мало что изменилось. Аптека все такая же, и все так же стоит у задней двери покосившаяся скамья. Шелби вспомнила, как когда-то вырезала на сиденье любовное признание. Сохранилось ли оно – сердечко с инициалами, дурацкий символ, нацарапанный наивной девчонкой, простодушное свидетельство любви к тому, кто потом разбил ей сердце?

– Дура! – пробормотала Шелби и затормозила у перекрестка, пропуская беременную женщину с хнычущим ребенком в коляске.

От мостовой поднимались волны жара: похоже, вот-вот начнет плавиться асфальт. Господи, она уже и забыла, как здесь жарко. Капли пота щекотали кожу под волосами, густой вязкий воздух, казалось, застревал в легких. Шелковая блузка и юбка цвета хаки промокли насквозь. Надо бы поднять эту чертову крышу, закрыть окна, включить кондиционер. Но Шелби не желала щадить себя. Перед тем, как навсегда покинуть родные места, ей хотелось запомнить Бэд-Лак, штат Техас, таким, какой он есть.

Этот город вполне оправдывал свое название. Удача обходила местных жителей стороной. Многие покидали родные места в поисках лучшей доли, а те, кто оставались, по большей части влачили жалкое существование. Процветали здесь немногие – и в том числе ее отец.

Много лет назад, отряхнув с ног прах родного города, Шелби поклялась, что никогда сюда не вернется. Но вот нарушила слово – приехала домой.

Чтобы вернуть то, что у нее отняли.

Десять лет прошло, но Шелби не забыла дорогу. Мимо серой коробки мотеля, предлагающего постояльцам низкие цены, кондиционирование и кабельное ТВ. Мимо бакалейной лавки Эстеванов, куда весь город ходит за спичками, сахаром и сплетнями. Мимо автостоянки, где блестят на солнце потрепанные машины покупателей. Мимо одноэтажных домишек – во многих окнах белеют таблички «Продается».

Мимо городского парка – несколько чахлых деревьев, посредине статуя Сэма Хаустона. Еще поворот – и вперед по тихой широкой улице, где деревья отбрасывают на тротуары кружевную тень, а старые дома еще хранят обаяние легендарного ковбойского Техаса.

Вдали от центра города, ближе к холмам, начинаются привольно разбросанные дома местных богачей. Самый внушительный – по масштабам Бэд-Лака почти дворец – особняк отца Шелби. В миле от города, на пяти акрах земли, над ручьем, вьющимся меж зарослей пеканов, гордо высятся три этажа из камня и кирпича. Высокие окна и перила крыльца (всех четырех крылец, если быть точной) украшены корзинами с разноцветной фуксией. Трава всегда зелена и аккуратно подстрижена, клумбы пестреют цветами, и, должно быть, по-прежнему ласкает взор чистой аквамариновой глубиной овальный бассейн на заднем дворе – свидетельство богатства судьи Коула.

Шелби поморщилась – на память пришли шепотки и пересуды, благоговейно-восторженные, завистливые, а порой и откровенно злобные, каких пришлось вдоволь наслушаться в юности.

– Говорят, ее папаша – самый богатый человек к западу от Сан-Антонио.

– Покупает ей все, что она попросит. Стоит нашей принцессе только захотеть.

– Да, не всем так везет!

Даже сейчас, много лет спустя, Шелби чувствовала, как заливает щеки горячая краска стыда. Как тогда, когда ей запрещали играть с Марией, племянницей экономки. Когда предупреждали, что с Руби Ди водиться не стоит – не та у нее репутация. Когда Шелби узнала, что ее новая кобыла аппалузской породы стоит больше, чем Нейв Смит зарабатывает на ранчо ее отца за целый год.

Неудивительно, что она сбежала.

Шелби нажала на тормоза, сунула ноги в туфли, заглушила мотор и бросила ключи от машины в портфель. Пробормотав: «Боже, дай мне силы!», вышла из машины, одернула прилипшую к спине блузку и зашагала по кирпичной дорожке к дому. В дверь постучала кулаком, не трудясь поднимать дверной молоток с выгравированным именем «Коул» – это имя давно стало ей ненавистно.

Дверь беззвучно распахнулась, и ноздри Шелби уловили знакомый запах полировочного состава для мебели. Итальянский мрамор пола блестел в солнечном свете, щедро льющемся сквозь высокие, безупречно чистые окна.

– Hola![2] Кто здесь? – донесся из кухни знакомый голос с сильным испанским акцентом.

Послышались мягкие шаги, и Шелби, повернув за угол, едва не врезалась в Лидию, экономку отца. Темные глаза мексиканки расширились от удивления, а в следующий миг лицо ее озарилось широкой улыбкой.

– Сеньорита Шелби!

Одним взглядом окинув экономку, Шелби заметила, что в густых черных волосах ее, стянутых тугим узлом, блестят серебряные нити, что ушла былая стройность, но на смуглом лице с высокими скулами – наследие индейских предков – не видно ни одной морщины.