Не знаю. Есть предмет мечты,
Но ты ведь сам поставил точку,
Сказав, что ненавидишь ночь ту,
Когда мы перешли на «ты».
Этика Средневековья
Я тебе признаю́сь, что не ставлю в грош
Ни чужие чувства, ни чужую ложь.
Хочешь страсть – найдёшь,
Правду или видимость,
А не сможешь – так можно ж просто выдумать.
Разве упрекнут чистоты педанты
За грехи твои, если грех по Данте?
У глубоких вод ночью тёмной, жаркой
Разве обвинят за грехи Петрарки?
А когда не так, не осудят тоже,
Надо в дом пускать, чтоб к другим быть вхожим.
У ворот церквей днём глядеть на дев,
Ночью – на других, но уже раздев.
От одной брести до другой таверны
И писать стихи про тоску и верность.
Это вроде как мудрых неизбежность –
Жить, как все живут, просто верить в нежность.
Честная танцовщица
«Мне нравится это!» – сказала она, сухо смотря на колье.
Шёл снег и бурлил, как в огромном котле,
У чёрных домов; бури жуткие были.
«Мне нравится это!» – его и купили.
Она примеряла, она восхищалась
Дарителем; не столько, конечно же, как обещала,
Но всё-таки честно и смачно,
За что-то ведь было заплачено.
Она танцевала, она напевала,
И в длинном широком окне
Как будто не тучи стояли, а скалы
При старой Луне.
Под утро шумела метель,
Когда уходила она, брела в темноте
И смотрела на тех,
Кто тоже стоял на черте.
Она проходила у стен, где счастливо кто-нибудь жил,
Капризничал вволю,
Как стыдно позволить,
И выкрасил в тёмный узор витражи.
Дойдя до моста, постояла она,
Холодные зимние ветры подули.
Мир снова упал в темноту.
Ей крикнули: «Инна?» Она развернулась
И быстро ушла по мосту.
Байкальское
О милый Бог, ну как порог
Мне этот не переступить?
Как не прийти к нему опять,
К берёзам тем и ивам тем,
Как бросить верить и понять,
Что всё исчезло в темноте?
Розы в синих спальнях
Последние увяли розы
В горшках на тумбах синих спален.
Скажи мне, друг, ведь ты не мыслишь,
Что возраст
Так материален?
Ведь человек не этот цвет,
Он не угаснет в сути, так ведь?
Он не созреет, будто злаки,
Не потемнеет с ходом лет?
Я умоляю, согласись,
Но ты смеёшься с каждым словом!
Я ссорюсь с ней во всех основах –
Ты видишь, я не знаю жизнь!
Со всем известным на земле,
Не принимая ровным счётом
Ни праздности и ни работы
В непостоянных двадцать лет.
Страх одиночества
Не раз я в людях замечала
Одну коварную черту:
Любя на край кого попало,
Мы упускаем красоту.
Боясь удела одиноких,
Мы ждём не тех, не с теми спим,
Не тем читаем утром Блока,
Не с теми улетаем в Рим,
А после признаём устало:
Любовь прошла, как вздорный сон.
Мы любим тех, кого попало,
И пропускаем свой вагон.
Патетика
Я не твоя, другая. И ты, как мне нужен, не был таким.
Ты рассуждаешь в других категориях,
Мы одинаковы только в горе,
Но – далеки.
Однако весна, расцветшая царственно,
Свела нас вместе, смеялась долго.
Что это? Подтверждение Дарвина?
Доказательство Бога?
Я ухожу, ты уезжаешь,
И в этой вопиющей разности,
Я всё равно тебе не чужая,
До радости.
То обменяемся вдруг приветами,
То случайно встретимся на югах
В большой гостиной среди букетов
С слезой в глазах.
В Сорренто!
Если вдруг ты решил положить конец –
В Сорренто!
И борец ли ты, не борец!
Если ты решил возродиться –
В Сорренто,
Веселиться, влюбиться,
Пуститься в пляс,
Утонуть в глубине незнакомых глаз!
Если ты решил умереть –
В Сорренто!
Где моря и лестниц в праздничном солнце медь.
Умереть шутя, умереть на день,
Прихватить бинокль, костюм надеть,
И идти по улице, и смотреть,
Как расцвёл цветок и стоит в жаре.
Как глядит цветок – утомлён,
Тяжело в жаре, но, как ты, влюблён.
И сплетёт любовь, золотая спица,
Ночь, как вещь, тебе,
И завяжет ленту –
Если вдруг решил ошибиться,
В Сорренто, в Сорренто, Сорренто!
Там не связан ты, как узлом, никем,
Никаким понятием не нагруженный,
Чёрт придёт к тебе – но не в пиджаке,
А в прекрасном кружеве.
О, какой потом будет сладкий сон!
Глубина типического момента.
Чёрт, клянусь, красив, да, красив и он
В Сорренто.
Чувство
Что ты такой, как все, дурак,
Мне было всё равно.
Я подарила много так,
А где теперь оно?
Где нежность первая и шум
Печальных быстрых волн?
Я не жалею, не прошу,
Не вспомню ничего.
И, возвращаясь поутру
С тяжёлой головой,
Я встречу, но не разберу
Прекрасный образ твой.
И потому тревожно мне
На сердце всё сильней.
Так щепки не горят в огне,
Как чувства у людей.
Созерцатели
Когда меня не понимают,
Я выдыхаю облегчённо,
Я знаю, можно жить и дальше,
Не ошибаясь в новом дне,
Пока посредственностей стая
Плюётся желчью увлечённо
И мои собственные счастья взахлёб доказывает мне.
Благодарность
Каким бы ни был текст сырым, плохим,
Как ни был бы он пресен, глуп и сух,
Ты говорил всегда: «Хорошие стихи!»
Насколько правильным был этот лживый суд.
Я знала лучше всех, что этот отклик – ложь,
Но это ложь друзей и мудрецов.
Ты не хвалил отнюдь, ты говорил, что ждёшь,
Так нежа семя будущих стихов.
Ты призывал меня послушать моря шум
И утреннюю песню соловья.
Сегодня посмотри! Сегодня я пишу
И с каждым днём сильней люблю тебя.
Шаткость
Как танцор, танцующий до упаду,
Пока на землю не рухнул мёртвым,
Ты сказал: «Уходи! Мне ничего не надо!
Я ставлю точку!» – (она мной стёрта).
«Я не хочу ни ждать и ни видеть,
И знай, что если тебе угодно,
Я почти готов тебя ненавидеть.
Не смог в любви – в ненависти буду твёрдым!»
Я соглашаюсь. Иду, собираю вещи
И всё-таки спрашиваю, стоя у двери:
«Друг, а тебе ведь, по-моему, жить нечем.
И мне, если ты в меня больше не веришь.
Уйти – я уйду! К кому ведь найдётся,
Но перед разрывом подумай твёрдо.
Если нам встретиться не придётся –
Зачем тогда эта ревность и гордость?»
Молчишь, ни слова не отвечаешь,
Секунда – и всё уже точно в прошлом!
За руку меня виновато хватаешь.
«Погорячился… опять». «Я тоже».
Печаль
Когда печально за окном
И ты опять обижен всеми,
Лечись развратом и вином
По поэтической системе.
Лезь без разбора и стыда
В чужие души и постели,
Из отупевших от труда
Будь научаемым в веселье.
Люби красавиц и актрис,
Но знай своим талантам цену –