© Воробьёва Регина, 2022

Отражение моста

Сладкие губы и запах её волос,

Робкие руки, достигнут почти предел!

В чёрную воду плавится светом мост,

Капля за каплей тает в чёрной воде.

С ласковой дрожью просит любить всерьёз

И поцелуем молится в ночь судьбе.

Небо разверзлось безднами ярких звёзд –

Жаль, что, придя, их залатает день.

«Милая! – шепчет он. – Нежная!» – и до слёз,

До иступленья рад. «Сколько я шёл к тебе!»

А под ногами бель: плавится светом мост,

Капля за каплей тает в чёрной речной воде.

«Милая!» – подхватив, ветер слова понёс,

В полупрозрачной мгле солнечный диск зардел,

И закачался в такт старый могучий мост,

Загарцевал, поплыл в тёплой речной воде.

Неразборчивый почерк

Однажды утром, опустошив чашечку кофе до золотого осадка,

Я вышла с сигаркой в сад.

Полно вдохнула и улыбнулась сладко,

И ветер мой красно-белый лизнул халат.

Села под клён, в руках – лучших поэтов томик,

Взглянула на розы – и вдруг в спелом бутоне

Нашла маленькую записочку на картоне.

Там говорилось: «Я очарован вами.

Дни напролёт, ночи без перерыва,

Я поглощён безрассудным, но страстным рвением

Вас сделать счастливой. Муза!

Без устали и без минуты лени я в своём сумасшествии

Рад тонуть сгоряча,

К чувствам прислушиваясь – к палачам!

Муза! Прошу, как о смерти, о встрече я.

Завтра. У речки. Часу в восьмом.

Жизнь моя навсегда помечена имени вашего злым ярмом.

Если придёте – я буду самым, самым улыбчивым из людей!

Если же нет, значит, в мыслях – схизма,

В сердце – сто пасмурных декабрей,

В душе – рана. Если же нет – стану

Апологетом буддизма.

Или… нет, лучше от бреда, от помутнения, жара

Уверую в колесо Сансары.

Буду желать в жизни двадцатой сделаться камнем.

Маленьким, где-то на юге спящим.

Чтобы однажды вы рукою, от смеха дрожащей,

Взяли меня разглядеть – и, как неудачника-вора,

Бросили б прямо на дно Босфора,

Чтобы, несчастный – чувством дотла сожжен! –

Я не подумал более о чужом!»

Что ж, прочитала. Видно, писал в бреду.

Но – с ветреностью покончено! Я написала:

«Нет. Не приду. Почерк у вас неразборчивый!»

Восемь недель спустя сижу на поэтическом вечере.

Скучно. Но делать нечего!

Я ведь сижу здесь из уважения к каждому,

Из благодарности и светлой любви

К каждой бездарности, которая своим непутёвым светом

Вот на таком вот вечере способна высвечивать

Айсберг творца-поэта.

Хотя, мне бы в ладошку правой руки сейчас бильярдный кий,

А в уши – скрипку б послушать.

Но!

Поднимается критик из-за стола.

Поправляет очки ненавистным движением –

И все мои лучшие стихотворения – «вздор».

Вздор! Ох, как он песочил, за всё песочил!

Фразы – как захлестали громом!

Я покосилась в его блокнот,

А там! Почерк.

Знакомый

И неразборчивый.

Пешка моя

Пешка моя, двухметровая! Страсть люблю.

Так беспросветно, что, может, грешу.

Иди, наряжу ещё, иди, причешу

Пешку маленькую мою!

Жаром прикосновения воспламеняя ад,

За вином тысячу раз подряд,

В городе мглистом и чёрном

Смотреть друг на друга так чисто и так любовно.

Лучше уже не выточить, лучше нельзя –

Я на тебя променяла ферзя

С таким увлечением и азартом!

(А, кстати, ферзя – я увлекалась в карты

До прошлого лета –

Так вот, ферзя я забрала за валета,

Мне нравится смена линий и цвета

И игры, в которых с ферзями

Смакуют дамами;

Однако теперь я форму ценю с размахом –

Теперь я Чемпион шахмат).

Как ангелы в кружеве штор парят,

Так над холмом раскаляется белым заря,

Так улыбаюсь над спящим я

В через окно павшем пятне фонаря.

Горе

Не будь угрюмым и печальным,

Я не виню тебя, бог знает.

Всё пресловуто и банально.

Ты постарел – я изменяю.

Ты был когда-то гений чувства.

Брюнет, и мышцы, как из стали,

Но поседел ты и осунулся,

А гении ещё остались.

Они красивы однозначно,

Всегда живут весёлым летом!

Не говори, что слишком смачно

Я говорю тебе об этом.

Как ни вели бы праведные бровь

На это заявление в ответ:

Где есть желание и есть любовь,

Там правды нет.

Наивный

Мускулистый, нежный, с глазами Геры,

В лучах Юпитера и Венеры,

В свете камина, мягкий волос снег,

Дрогнули губы, подобные первой росе.

Грешная простота!

В чувстве еле заметный страх.

Ты, может, последний, кого я люблю вот так,

Попавший на остриё пера.

Может, я в грусти не буду, но всё равно

Знай, что, когда я тебя лишусь,

Шумным павлинам в саду раздавая пшено,

Памяти рук не упущу.

Две нимфы и херувим

В моём саду из гипса херувим

Любуется телами юных нимф,

Ему приятно видеть их изгибы.

(Могли, вообще-то, и за ним

Увидеть кое-что они бы).

Над чёрным золотом земли

Они могли бы присмотреться

К нему – он создан для любви

Из мышц и не имеет сердца.

Когда ни блюда на столе

И с виски опустела кружка,

Всё то, что мир доверил мне,

Шепчу одной из нимф на ушко.

Момент – приподнятая бровь!

Завидно скотская улыбка,

И это плоть теперь и кровь

Свободной, молодой и гибкой.

Она уже возбуждена,

Второй рассказывая то же,

И в каждой клеточке пьяна

Пропахшая нарциссом кожа.

Копна волос, где вся длина

Овита розами, мгновенно

Распущена; теперь она

Совсем не нимфа, а Сирена.

Теперь, ожившие, не прочь

Подруги навестить дружка,

Как только наступает ночь

И лишь темнеют облака,

Так сразу нежный ангел к ним –

И наслаждение, восторги!

А утром: нимфы, херувим

И будто б не бывало оргии.

И будто не было вина

На поцелуе смело, жадно,

И мышца страстью сведена

Не стала прямо в центре сада.

Как будто месяц, как пятак

Из меди, не хотел к ним рухнуть.

Четыре розовых пятна

Грудей, от тела дрожь – и к духу.

Как будто красный какаду,

Свернув от обаянья шею,

Не подсмотрел, когда в саду

Очередной был слышен шелест.

И будто б резвый херувим,

Лишившись совести и страха,

Двум бледным парам рук – худым –

Не позволял лукавить с ним,

И лист с кудрей как не был стряхнут.

Как будто не пришла заря

И все советы были мимо –

Так равнодушно на меня