- Можно к тебе прикоснуться? - потому что сейчас, когда все почти как раньше, кроме, разве что, наручников и двух оборотов ключа, по-прежнему запирающих Сережу на ночь, удержаться становится все труднее. Когда они готовят бок о бок, или когда смотрят вместе очередную дрянь с допотопных кассет, или когда Олег таскает его на ближайшее - “семь километров по пересеченной местности, Олежа, это нифига не ближайшее!” - озеро искупнуться и смыть с себя полуденную духоту.
Олег на мгновение замирает, едва ощутимо напрягается, отводя плечи назад. Лицо у него делается нечитаемое, совершенно пустое.
- Нет, - следует простой, не оставляющий простора для интерпретации ответ, и что-то у Сережи внутри обрывается.
Он знает, что Олег не со зла и тем более - не из мелочной человеческой вредности. Поначалу ему даже минутные визиты давались с трудом. Поначалу он едва смотреть на Сережу мог и тот страшился и одновременно с тем ждал, что однажды Олег не выдержит висящего между ними напряжения, психанет и начнет палить на поражение.
Блядь, Сережа уже пару недель как не видел на нем кобуры, а теперь он все испортил, он опять все…
- Черт, - выдыхает он торопливо, с мольбой заглядывая по-прежнему натянутому, как струна, Олегу в глаза и на всякий случай отступая на полшага вглубь камеры. Не из страха, а чтобы дать Олегу больше свободного пространства, - просто забудь, Олеж, ладно? Я ляпнул, не подумав, и…
Вот же ж блядство!
- Хей, - очень тихо окликает Олег, и Сережа затыкается на полуслове, не договорив и даже не додумав мысль.
Олег выглядит немного растерянным и сбитым с толку. В нем по-прежнему чувствуется напряжение, но уже не такое опасное и колкое. Как будто просьба застала его врасплох и теперь он сам жалеет о слишком поспешной и резкой реакции.
- Не уверен, что готов к твоим прикосновениям, - поясняет он осторожно. Сережа упрямо выставляет вперед подбородок, чувствуя себя четырехлеткой, готовым разреветься посреди супермаркета из-за не купленной, самой желанной на свете игрушки. Едва ли он имеет право на эту ассоциацию и тем более на эту обиду, и все же она переполняет его, грозясь вот-вот вылиться через край. Он же хорошо себя вел! Все это время хорошо себя вел! - Но я могу попробовать прикоснуться к тебе, - продолжает Олег, - если хочешь.
Что?..
Олег чуть приподнимает наручники, которые до сих пор держит в руке.
- Повернись ко мне спиной и заведи руки назад, хорошо?
Сережа смотрит на него, как завороженный. В горле почему-то становится очень сухо, не получается сглотнуть.
- Так и знал, Олежек, что ты неспроста в первый раз на это повелся. Что, вошел во вкус?
Вымученная, ненужная, не заслуженная шутка тонет в неуютной тишине, Олег дергает углом губ, просит:
- Пожалуйста, Сереж, - и Сережа подчиняется, разворачиваясь и сводя руки за спиной. Стоять так неуютно и немного страшно. Сердце колотится где-то в горле: тук, тук, тук.
Олег надевает на него наручники, с непривычки затягивая чуть туже, чем затягивает обычно сам Сережа. Соприкосновение кожи с кожей минимально, и все же Сережа замирает, когда пальцы Олега едва ощутимо проводят по запястью над одним из браслетов.
Словно на пробу. Изучая чужую реакцию и собственные ощущения.
Они замирают, как два истукана, и какое-то время так и стоят, множа неловкость и обоюдоострый страх, пока Олег не выдыхает наконец, решительно и бесповоротно, как бык на Корриде, и, сделав шаг вперед, не обхватывает Сережу поперек груди и не притягивает к себе в куцем, опасливом объятии.
Несколько секунд по-прежнему неловко и страшно, но потом Олег просит:
- Откинься на меня, ладно? - и Сережа отпускает себя. Подкашиваются ноги, и он запрокидывает голову, упираясь Олегу в плечо. Олег охает, принимая на себя весь его вес, но выдерживает и не сдвигается ни на шаг.
Живой, вдруг думает Сережа.
Здесь и сейчас это кажется еще более невероятным, чем много месяцев назад, когда он впервые увидел знакомый силуэт в дверном проеме.
Олег - живой.
Огромный, твердый, горячий, по-прежнему напряженный, но совершенно точно живой, с огромным, щедрым, колотящимся куда-то Сереже в лопатки сердцем. Настоящий. Рядом.
Олег перехватывает его поудобней, втискивает в себя крепче, и Сережа вдруг понимает, что его трясет, а все лицо - мокрое от слез. По телу бегут мурашки и, кажется, он воет от тоски, боли, счастья и раскаянья, пока Олег шепчет ему в волосы какую-то утешительную чепуху, кажется, целует в висок.
- Я не хотел, Олеж, - хрипит Сережа, оно рвется само, непрошенное, уродливое, отчаянное, и он просто не может запихать его обратно в глотку, заткнись, заткнись, затк… - Я не хотел, клянусь тебе. Прости меня, пожалуйста, пожалуйста, прости меня. Олеж? Я не хотел, я…
- Я знаю. Знаю.
Сережа чувствует горячее влажное дыхание в висок. Чувствует спиной ответную дрожь. Олег протискивает между их, кажется, намертво спаянными теперь телами руку, находит Сережину ладонь и крепко сжимает в своей.
Сережа медлит несколько секунд, но все же неловко переплетает их пальцы и что есть сил сжимает в ответ.
Они, наконец, говорят по-настоящему: долго, болезненно, как взрослые.
Они строят планы: пока в общих чертах, весьма неопределенные, но - совместные. И тоже взрослые.
Они изучают друг друга заново: неторопливо, размеренно и вдумчиво.
Поначалу Олег инициирует и контролирует каждое прикосновение, но день ото дня он позволяет Сереже все больше и очень скоро они, кажется, только и делают, что сталкиваются локтями во время готовки и приваливаются друг к другу, когда смотрят кино. Хлопают по плечу, иногда спаррингуются. Сначала совсем редко, потом все чаще и чаще. Вечером, сидя на диване, оказывается, можно подпихнуть пальцы босых ног Олегу под бедро и так и оставить.
Или уложить Олега головой себе на колени, долго смотреть на него сверху вниз и, может быть, даже попытаться выведать рецепт заварного крема.
- Ты не подойдешь к плите, - категорически отрезает Олег.
- Ага, - с умным видом кивает Сережа и пытается усыпить Олежину бдительность почесываниями около уха, - значит, как минимум, нужна плита.
Он не возвращается больше в камеру, даже на ночь, остается спать на диване и только изредка канючит, что в хозяйской спальне сны, наверное, слаще снятся. Наручники большую часть времени по-прежнему на нем - последним, еще не взятым форпостом. Но и они оказываются весьма небесполезны, и особенно - когда во время перерыва между первым и вторым властелином колец в гоблине на диване вспыхивает нешуточная дележка территории, и Олег готовится одержать безоговорочную победу, валит Сережу навзничь, нависает сверху, но не учитывает, что короткую крепкую цепь можно весьма ловко накинуть на шею и потянуть вниз. Олег едва не впечатывается носом Сереже в щеку и тот успевает испугаться ультимативного собственничества своего поступка, но - нет. На лице Олега не мелькает ни капли страха, неприятия или недоверия. Сережа фиксирует его в получившимся положении одной ладонью, другой, насколько позволяют наручники, зарываясь в волосы.
- Поцелуй меня? - просит он.
- Можно я тебя поцелую? - одновременно с ним спрашивает Олег.
Они смеются, потом сталкиваются носами, зубами и языками, и Сережа крепче сжимает волосы у Олега на затылке.
- Погоди, дай я ключ достану, - шепчет Олег, и Сережа поспешно обнимает его ногами, как коала-переросток, потому как даже секундное расставание сейчас смерти подобно.
- Потом, - просит он, тычась губами, куда придется: в колючий подбородок, щеки, переносицу, приоткрытый рот. - Давай потом, Олеж, а?
Олег, как водится, не может ему отказать.
- А вдруг это стокгольмский синдром? - спрашивает однажды Сережа.
Они лежат в спальне, сцепленные в клубок, и Сережа улыбается Олегу в губы, когда говорит это. До ночи еще далеко, но за окном уже непроглядная темень и, если приглядеться, в прогалинах между облаками можно увидеть бледную россыпь звезд. В Сибири вечереет рано, и Сережа то и дело с тоской вспоминает белые питерские ночи, когда круглые сутки светло, как днем. Они вернутся, знает он: заметут оставшиеся следы, заскочат в какую-нибудь Латинскую Америку хорошенько развеяться, но вернутся.
