Мало того, что заслужил, так еще и сам идею подкинул.

- То есть, - наконец, с трудом оторвав взгляд от наручников, Сережа втыкает пластиковую вилку в яичницу, в самый центр желтка, и проворачивает, отчего тот лопается и растекается по тарелке. Будет вкусно собрать его остатком бутерброда, - рассчитывать на то, что ты прихватил плетку, не приходится.

И вот - вот же! - губы Олега снова подрагивают, и сейчас Сережа точно знает, что это почти-улыбка, а не нервный тик.

- Если бы я был уверен, что это поспособствует твоему хорошему поведению, я бы непременно добавил ее в заказ. Но что-то мне подсказывает, что если к какому результату это и приведет, то исключительно к противоположному.

- Туше, - с деланно серьезным видом кивает Сережа, старательно не считая про себя каждое произнесенное Олегом слово, которые нынче на вес золота, и всерьез принимается за завтрак. Минут через десять, сыто выдохнув и отставив поднос - Олег, зануда, едва заметно сморщил нос, когда Сережа принялся собирать остатки не впитавшегося в картон одноразовой тарелки желток куском белого хлеба - он берет наручники, несколько секунд вертит их в руках и деловито уточняет:

- Спереди или сзади?

Олег кажется несколько опешившим от такой прыти, будто до последнего ждал, что Сережа спасует и откажется, сославшись на то, что ему бетонной клетки и душа под конвоем достаточно, куда тут прогулки в кандалах, но быстро берет себя в руки:

- Спереди. Сам. До щелчка, чтоб я слышал.

Сережа почти не вздрагивает от этого “сам”, послушно надевает наручники и туго затягивает, не пытаясь фокусничать. До щелчка, как и велел Олег. Ощущение странное и в первые секунды очень некомфортное. Сразу вспоминаются немногочисленные аресты, когда Птица проворно сбегал вглубь сознания, оставляя его расхлебывать последствия. Сизо, психиатрическая лечебница, тюрьма - тут и там пытались ограничить его свободу передвижения, не столько для того, чтобы предотвратить и без того маловероятный в его состоянии побег, сколько потому, что просто могли. Олегу, судя по странному, нечитаемому взгляду, происходящее тоже особого удовольствия не доставляет. Он внимательно смотрит на Сережу, уточняет:

- Нормально?

Сережа прислушивается к себе.

- Я смогу попросить их снять и вернуться сюда, если что? - осторожно уточняет он. Олег кивает. - Тогда нормально.

Стоит ему оказаться на улице, как мысли о каком бы то ни было дискомфорте тут же забываются: сегодня душно, небо набухло грозовыми облаками и даже воздух кажется влажным, но - господи. Как же глубоко, сладко дышится. Сережа запрокидывает голову и жмурится на несколько секунд, полностью отдаваясь сиюминутному ощущению безграничной свободы. Пахнет хвоей, травой и близящимся ливнем. Олег не торопит его, позволяя вдоволь насладиться мгновением.

Наконец, открыв глаза, Сережа замечает некоторые произошедшие с их последней прогулки изменения: вместо двух простых стульев впритык к дому почти у самой кромки леса обнаруживаются два шезлонга. Сережа сразу понимает, чем обусловлено такое расположение: вокруг ствола ближайшего дерева закреплена не толстая, но довольно длинная и крепкая на вид цепь. С этими, новыми, вводными двухнедельный перерыв уже не кажется таким катастрофически длинным: сколько дней понадобилось Олегу, чтобы сторговаться с собой? А все продумать, просчитать риски и реализовать?

Не дожидаясь приказа, Сережа подходит к своему шезлонгу и покорно вытягивает вперед руки. Олег, бросив на него короткий подозрительный взгляд, крепит свободный конец цепи к наручникам, старательно избегая любого прикосновения кожи к коже. Сережа тем временем рассматривает пару новых книжек и бумажный стакан с водой, стоящие на столике рядом с шезлонгом.

- И чем придется расплачиваться за улучшенные условия содержания? - с осторожной, но все же не скрываемой ноткой веселья в голосе уточняет он, когда Олег заканчивает.

- Примерным поведением? - полувопросительно произносит тот, и Сережа, не удержавшись, стреляет в него коротким, почти кокетливым взглядом из-под ресниц.

- Натуральный обмен, значит… - тянет он, и Олег на доли мгновения улыбается, словно загорается изнутри теплым светом, но тут же гасит, закусывает усмешку и сварливо напоминает, усаживаясь в свой шезлонг:

- Два часа, Серый.

Сережа поспешно отворачивает лицо, чтобы скрыть внезапный жаркий румянец, но Олег уже показательно уткнулся в книгу. Бог знает, сколько он не называл его по имени.

Бог знает, как сильно Сережа по этому соскучился.

Сначала он решает последовать примеру Олега и устроиться в шезлонге, но потом передумывает, вскакивает и тщательно изучает грани новоприобретенной свободы. Удержаться невозможно, а Олег, кажется, не возражает. Цепочка и в самом деле нетяжелая, позволяет обойти шезлонг со всех сторон, переставить его в нужное положение, дойти до пары деревьев, а вот до Олега дотянется едва ли.

Сережа решает не оскорблять себя попыткой.

Наконец, вдоволь побродив и выставив шезлонг в положение “практически лежа” он падает в него и приниматся изучать книжный улов: очередная бульварщина, сборник Чехова и какой-то научпоп в цветастой обложке. Не бог весть что, но чтобы скоротать время - пойдет.

Сережа решает начать с Чехова и даже умудряется им, читанным еще в школе, почти увлечься. Первые полчаса Олег поглядывает на него через каждые несколько секунд, ненадолго отводит взгляд и снова вперивается, внимательно и цепко. Он старательно пытается казаться расслабленным, но получается у него паршиво. Сережа не лезет на рожон и прилежно перелистывает страницу за страницей. Совсем скоро Олег немного успокаивается и увеличивает интервал регулярных гляделок до нескольких минут, а потом и вовсе увлекается собственной книжкой. Сережа пользуется моментом, разглядывая его в полглаза - красивого, огромного, в кои-то веки почти расслабленного. Видимо, он слишком увлекается, потому что в реальность его возвращает осторожное покашливание с соседнего шезлонга.

- Если ты думаешь, что я не вижу, как ты пялишься, ты ошибаешься.

Сережа делает самое невинное лицо, на какое только способен. Олег закатывает глаза.

- Олежа, душа моя, ты против воли вывез меня в какие-то ебеня, приковал к дереву посреди леса и заставляешь читать русскую классику, должно же хоть что-то в моей жизни приятного остаться? От тебя не убудет.

Олег недоверчиво хмыкает.

- Ты же любишь классику, - начинает он, но тут же прикусывает язык, поняв, очевидно, в насколько простую ловушку попался.

Сережа зажимает губы, пытаясь скрыть широкую усмешку, хотя понимает, что глаза все равно его выдадут. В виду практически полного отсутствия физического и вербального контакта, он давно научился вычленять признаки того, что все происходящее здесь и в самом деле не затяжной план кровной мести, из повседневных мелочей.

Вроде альбома для рисования с хорошей плотной бумагой. Отсутствия в рационе еще с детского дома ненавидимой свеклы. Или, вот, томика Чехова, якобы случайно затесавшегося в бесконечную череду низкопробного чтива.

Буркнув что-то себе под нос Олег возвращается к своей книге.

По ощущениям проходит куда больше двух часов, когда где-то вдалеке сверкает, громыхает и на опушку стеной обрушивается ливень. Сережа первым делом хватается за драгоценные книжки, прижимает к себе, после чего запрокидывает лицо и открывает рот, ловя на язык крупные холодные капли. Олег вскакивает с шезлонга, матерясь, как дьявол, принимается поспешно отцеплять его от цепочки, гонит под крышу, и в кои-то веки Сережа позволяет себе несколько минут потянуть время. Одежда промокает тут же, волосы липнут к лицу длинными прядями, снова громыхает, теперь совсем близко, кажется, что буквально в паре метров, и Сережа коротко взвизгивает - не столько от страха или неожиданности, сколько от восторга. И смеется.

Кажется, Олег не злится, хоть и корчит недовольную морду и, по возвращению в дом, до самого фундамента сотрясаемый раскатами грома, едва разомкнув наручники, гонит Сережу во внеочередной душ. От невиданной щедрости выдает два полотенца вместо одного - одно для волос, в другое чтоб сам замотался - и вот так, распаренного, закутанного, конвоирует в камеру. Говорит, забирая поднос с наручниками: