========== Часть 1 ==========
Наши тела бы могли отыскать по следам,
Если бы мы не забыли оставить следы
(Порнофильмы - “Я так соскучился”)
- Можешь связать меня, если хочешь, - предлагает однажды Сережа.
Стоит погожий майский день, солнце нещадно палит с самого утра, лишь изредка скрываясь за пушистым, не сулящими ни грозы, ни дождя, ни хотя бы живительной мороси облаками, и он почти физически чувствует, как сквозь тонкую, истосковавшуюся по теплу и свету кожу одна за другой начинают проклевываться веснушки. Зеркала у него в камере нет, так что угадать, что в этом плане из себя представляет его лицо, проблематично, но пару дней назад Сережа уже успел найти пару бледно-коричневых пятнышек на предплечьях, у самых локтей.
Олег, сидящий в полутора метрах и вот уже битый час не спускающий с него глаз, подозрительно хмурится. На его лице отпечатывается сначала искреннее недоумение, потом возмущение пополам с неуверенностью, а потом снова недоумение. Сережа бесстыже и совершенно бесправно радуется, что еще способен вызывать у него вот такие, пограничные, не-отрицательные эмоции, но выставлять напоказ эту радость не спешит.
Он пока и сам к ней относится с некоторой опаской.
- Прости? - деланно равнодушно уточняет Олег и чуть наклоняет голову вперед, отчего его старперские, как будто родом из девяностых, солнечные очки съезжают на самый кончик носа. У него веснушек нет, зато все лицо покрыто равномерным золотистым загаром и только на в кои-то веки чисто выбритой челюсти он чуть бледнее. Губы у Олега обветренные, жесткие даже на вид, и, судя по всему, он бывает на свежем воздухе гораздо чаще самого Сережи.
День настолько хорош после плотного вкусного обеда, ударной дозы витамина D и получения новой, в хрустящей обложке книги - плевать, что бульварщина и похабщина, главное, корешок едва гнется и еще пахнет типографской краской - что Сережа, чуть было не ляпает: как на моем втором курсе, помнишь, в Москве? Когда ты приехал в увольнительную в разгар сессии и тебе пришлось скрутить меня, связать ремнем руки за спиной и силком, перекинув через плечо, оттащить от не поддающегося кода, я тогда пинался, матерился, даже кусаться пытался, потом хохотал, а еще потом мы занимались любовью и из обеих соседних общажных комнат долбили по стенам так, что в ушах звенело.
Я не помню, был ли когда-нибудь счастливее.
Воспоминание шибает изнутри черепной коробки, как фейерверк, и ощущается куда ярче, сочнее и ближе теперь, когда в голове, кроме его собственных, больше нет ничьих мыслей. Сережа закусывает губы и вовремя ловит слова, уже готовые сорваться с языка - нельзя.
Не время.
Поначалу он пытался говорить: что-то рассказывать, о чем-то спрашивать, просить прощения. Олег не реагировал никак - то есть вообще никак: даже, что услышал и принял к сведению, понять не давал. Приходил, оставлял еду, уходил. Приходил, забирал пустой поднос, уходил. Прошло четыре месяца, как Сережа очнулся в холодной бетонной клетке, два - как вместо того, чтобы приносить ковшик с горячей водой и губку, Олег разрешил ему выходить и под строгим присмотром принимать настоящий человеческий душ. Три недели, как начал время от времени выводить подышать на пару часиков. Теперь он хотя бы отвечает на безобидные вопросы вроде “что на обед?”, или “там холодно сегодня?”, или “надолго мы тут?”, и Сережа не хочет похерить такой мизерный и оттого драгоценный прогресс своим слишком длинным языком.
Олег все еще смотрит на него - по наметившейся складке между бровей понятно, что еще чуть-чуть, и он начнет раздражаться - и Сережа пожимает плечами.
- Ты не можешь расслабиться рядом со мной, - и прежде, чем губы Олега сложатся в нехорошую да-что-ты-говоришь-сережа усмешку, он поясняет: - Можешь меня связывать на прогулках. Возможно, так тебе будет спокойнее.
Он не говорит “а еще это горячо”, потому что моменты, когда Олег вот так внимательно на него смотрит, слушает и слышит, теперь наперечет, глупо будет проебать целый один за просто так.
Он не говорит “я не сбегу”, потому что Олег все равно не поверит.
Дело не в том, что Сережа не знает никаких явок и паролей, кроме, разве что совсем в общих чертах, как например то, что они где-то в Алтайском крае, у черта на куличках. И не в том, что вокруг их дома, удивительно цивильно оборудованного для таких ебеней, дремучий лес. Даже не в том, что, раздобудь он хоть какое-нибудь подручное оружие, Олег никогда не ходит без наплечной кобуры.
Сереже некуда и, главное, незачем сбегать. Плен, в первые дни казавшийся изощренной, самой жестокой из виданных человечеством пыткой из мести, сейчас мнится ему едва ли не благословением. В голове своей он властвует теперь единолично, у него есть альбом с карандашами, несколько книжек и Олег, у которого в последние недели нет-нет да и дрогнут самые уголки губ в намеке не то на улыбку, не то на нервный тик.
Даже эта, ограниченная подвальной камерой реальность, не разделенная напополам с Птицей поначалу казалась ему слишком большой и давящей. Он едва-едва в ней обвыкся. А обвыкшись, терять постепенно проступающие грани своей свободы не хотел категорически.
- Не дури, - сказал Олег, впервые выпустив его из камеры в душ, и Сережа изо всех сил старается не дурить.
Сережа жрет, что дают, не лезет куда не просят и не сучит без надобности.
- Просто мысль, - поясняет он. Взгляд Олега на секунду соскальзывает вбок, но тут же возвращается обратно, словно он и впрямь верит, что Сереже и доли мгновения хватит, чтобы натворить херни.
Не так уж он и не прав, если подумать.
Экстравагантное предложение Олег никак не комментирует, только неопределенно дергает одним плечом. В камеру в тот день возвращаться не хочется категорически, тут же почти лето, зелень и свежесть, но, когда заканчивается последний из двух отведенных Сереже часов на свежем воздухе, он не канючит и не артачится.
По Олегу не видно, доволен он его поведением или ему все равно.
После этого случая Олег не выводит его на улицу две недели. Сначала Сережа послушно ждет, потом ждет еще и еще, после чего, наконец, пугается, что передавил, позволил себе лишку, когда полез с опасными, малопродуктивными новаторствами. Может, Олег и в самом деле решил, что выгуливать его себе дороже и Сережа вполне может и в камере все лето просидеть. Что с ним станется-то.
Ну нет, думает Сережа, вышагивая из одного конца камеры в другой: туда и обратно, туда и обратно. Он вполне сносно себя вел, а значит, заслуживает регулярных солнечных ванн. А еще, желательно, хорошее освещение вместо допотопной, то и дело мигающей лампочки, болтающейся под потолком на одном честном слове, свежее постельное белье чаще раза в месяц, какой-нибудь половичок для создания уюта, большой, нет, огромный кусок наполеона с заварным кремом, и…
Сережа почти решается об этом заговорить, потому что окей, ладно, черт с ними, с половичком и наполеоном, но наружу хочется страшно. Особенно теперь, когда потихоньку разгорается лето и запах свежей травы слышится даже в подвале. Особенно теперь, когда Сережа уже там побывал.
До разговора в конечном итоге дело так и не доходит. Сережа попросту не успевает его завести, потому как однажды утром на подносе с завтраком помимо стакана молока, яичницы и двух бутербродов с сыром обнаруживает кое-что еще.
- Предвосхищая твой вопрос, - немного напряженно говорит Олег. - Нет, я не ограбил сексшоп.
Он стоит в дверном проеме камеры и внимательно наблюдает за Сережиной реакцией. Он всегда напрягается, когда в их вошедшей в странную, но все-таки колею жизни что-то меняется. Как будто боится, что выданные Сереже одноразовый бритвенный станок или цветные карандаши вместо пары сточенных простых, могут разбудить, вернуть, воскресить Птицу и все пойдет по пизде.
Птицы больше нет. Иногда Сережа и сам в это до конца не верит.
Но он старается, честно.
- Мх-м, - многозначительно комментирует он.
Наручники и не похожи на сексшоповские, хотя Сережа, если так подумать, был бы не против щеголять в розовом мехе. Хоть какое-то яркое пятно в череде безликих футболок, штанов на завязках и тряпочных кед. Он осторожно касается металла. На вид всамделишные, прочные, только обиты изнутри мягкой кожей. Для длительной носки, одновременно с радостью и горечью понимает Сережа. С радостью, потому что Олег принял его предложение, с горечью… Да по той же причине, на самом деле. Заслужил, напоминает он себе строго. И этот взгляд, и недоверие, и наручники.
