Она уже слышала это. Именно эту мелодию. Когда-то давно… во сне.
Словно околдованная, девушка развернулась и, мягко ступая по покрытому коврами полу, пошла на звук. Ноги знали, куда нести – множество раз она провожала в музыкальный салон Скорпи, а сейчас чарующие фортепианные аккорды доносились именно оттуда.
Она открыла дверь так, как будто та могла рассыпаться от малейшего прикосновения. Тихонько проскользнула внутрь, сама не отдавая себе отчет в том, что старается двигаться как можно тише, чтобы остаться незамеченной. И замерла.
За роялем сидел Малфой. Драко Малфой.
Ощущение дежавю накрыло её с головой: белая рубашка с подвернутыми рукавами и свисающими по обеим сторонам воротника концами черного галстука. Прядь светлых волос, упавшая на лоб, которую он не мог смахнуть, не прерывая игры. Небольшая морщинка между чуть нахмуренных бровей, полураскрытые губы и пальцы – его длинные белые пальцы. Со своего места она не могла их видеть, но с абсолютной ясностью понимала, знала, как они выглядят. Гермионе не было нужды обводить взглядом его спину, его руки, считать, на сколько именно пуговиц расстегнута его рубашка – она точно знала это и так. И даже выражение его лица – пронзительно-печальное и чуточку мечтательное – было знакомо ей во всех подробностях, до самых кончиков подрагивающих темных ресниц.
Он не заметил её вторжения, полностью погруженный в музыку и собственные мысли, и потому она продолжала стоять – и рассматривать его, любоваться им, упиваться им, делая крошечные шажки к роялю, чтобы увидеть больше.
А потом он доиграл последний пассаж, убрал руки с клавиш и посмотрел прямо на неё.
Как будто знал, что все это время она была здесь.
Как будто хотел этого.
Как будто надеялся, что она придет.
И, как ни старалась, книги она все-таки выронила.
========== Глава 38. ==========
Это был дерьмовый уик-энд.
Определенно, один из худших.
Сначала падение Скорпи, а затем – болезнь Мии.
Он не заметил ничего странного в саду. Ничто не смутило его и в Косом переулке. Её отказ от обеда он объяснил усталостью. И только после ужина, наконец, сообразил послать домовика, чтобы выяснить, почему мисс Спэрроу пренебрегает их обществом.
Дальше все было, как в тумане. Когда он почти бегом ворвался в её комнату, девушка горела так, что Драко всерьез испугался за её жизнь. Однако опыт, полученный за пять лет отцовства, взял свое – внутри как будто щелкнул выключатель, убирая начисто все лишнее, и дальше он совершенно хладнокровно, с ясным разумом отдавал распоряжения эльфам, а руки совершали отточенные не одной болезнью Скорпи действия.
Миа не пришла в себя, когда её звали. Никак не реагировала на собственное имя. Лишь прижалась к нему крепче, когда Малфой поднял на руки её дрожащее от озноба тело, чтобы дать домовику возможность расстелить постель. Он опустил её на прохладные простыни, и, всего на секунду заколебавшись, потянул узкий свитер вверх, стягивая его через голову. Усадил её, точно куклу, в кровати, и крепко прижал к себе, старательно не опуская глаз, пока его пальцы расстегивали застежку бюстгальтера, стараясь не задевать лишний раз горячей кожи. С облегчением уложил обратно, расправляя до самых бедер одну из своих любимых футболок – заглянуть в её шкаф с бельем в поисках более подходящей одежды он не решился.
Даже необходимость стянуть с неё узкие брюки, что Драко проделал, зажмурившись и всего два раза наощупь запутавшись в застежке, не выбила его из колеи так, как ажурные шерстяные гетры молочного цвета, которые Мэнни принес ему в ответ на просьбу “найти какие-нибудь носки”. Это было уже выше его сил, поэтому он оставил ушастого недотепу самому наносить на её ступни согревающую мазь и поить зельями, а сам сбежал укладывать спать Скорпиуса.
Он мог пойти и заняться своими делами, а потом с чистой совестью лечь спать, поручив гувернантку заботам домовиков. Именно так на его месте поступил бы любой работодатель, к тому же кляня на чем свет стоит так невовремя решившую заболеть няньку. Но вместо этого Драко почему-то вернулся в её спальню, и почти до самого утра просидел в кресле у постели, обновляя охлаждающие чары на мокром полотенце у неё на лбу и все время проверяя температуру. Когда наконец лихорадка спала, а Миа спокойно уснула, перестав дрожать и метаться по кровати, он просидел еще около получаса, бездумно пялясь на её лицо, завитки светлых волос у висков, которые от испарины вдруг стали кудрявыми, и искусанные сухие губы. Залечив ранки легким касанием палочки, Драко установил сигнальные чары, которые должны оповестить его, как только она проснется, и наконец вернулся к себе и без сил рухнул в постель.
Чары сработали на следующий день ближе к полудню, когда Скорпи вовсю постигал премудрости французского языка, а сам Драко разбирал бумаги, доставленные из офиса. Все назначенные встречи он без угрызений совести свалил на Забини, коротко рассказав о происшествии с метлой в субботу и объяснив свое отсутствие необходимостью побыть с сыном.
Почему он не сказал другу, что заболела гувернантка – Драко едва ли мог объяснить даже самому себе. Отсутствие ответственного человека, с которым можно было оставить Скорпиуса, было вполне уважительной причиной, и язвительному Забини вовсе не обязательно было знать, что он переживал за неё настолько, что почти всю ночь провел у её постели, как верный пес. Но Малфою казалось, что стоит произнести вслух лишь одно слово – и все остальное станет ясно, как белый день, а потому предпочел промолчать. О том, что конкретно имелось в виду под емкой фразой “все остальное”, блондин предпочитал не задумываться.
И он честно не задумывался. Пока его ладонь не накрыла её сухие губы, а он сам не оказался рядом с ней, все еще одетой в его футболку, на её постели. И вот тогда мозг как будто встрепенулся и напомнил ему все: то, как он держал в своих руках её трясущееся от озноба тело, алые пятна румянца на заострившихся скулах, а главное – тот самый момент, когда он уже стянул с неё белье, но еще не одел в футболку, и прижимал к себе, одной рукой обхватив хрупкие плечи – обнаженную, горячую, дрожащую, что теперь, при свете дня, будило в нем отнюдь не невинные ассоциации.
Он хотел сбежать тотчас же, пока не натворил очередных глупостей. Но Миа ухватилась за него, как за спасательный круг, и спросила… о Скорпи. Как будто единственным, что было для неё важным, был его сын. Её лихорадило всю ночь, она едва ли могла встать самостоятельно и была не в состоянии произнести ни слова, не захлебнувшись кашлем – но спросила о нем.
Это поразило его больше, чем Поттер, вернувшийся за ним, чтобы вытащить из охваченной Адским пламенем Выручай-комнаты. Больше, чем Грейнджер, вступившаяся за него на суде. Это было немыслимым в его системе координат – и в то же время абсолютно точно реальным.
Драко слишком давно понял и смирился с тем, что, по большому счету, до Скорпиуса никому нет дела, кроме него.
Астория не приняла сына, а с ней – и все Гринграссы, с первого же взгляда убедившись, что мальчик родился истинным Малфоем, от белого пушка на голове до льдисто-серых глаз. В этом крошечном, пока еще совсем некрасивом младенце уже тогда не было почти ничего от Гринграссов, а когда мальчик получил диковинное имя в традициях Блэков, разумеется, в сочетании с фамилией отца – они и вовсе от него почти что отказались. Не формально, конечно – Скорпиус регулярно получал на день рождения и Рождество подарки от родни с материнской стороны вместе с вежливыми поздравительными открытками, которых не мог прочитать, но и только. Они не приходили навестить его без повода, а когда повод все-таки находился – одаривали мальчика рассеянными взглядами и натянутыми улыбками, после чего возвращались к своим делам, даже если они сводились к бессмысленной болтовне за чаем.
