В попытках сохранить свою легенду, которая уже трещала по швам, она не заметила, как стала начинать разговоры сама, чтобы задать нужное ей направление – рассказывая ему о планах на день, или успехах Скорпиуса, или новых книгах, которые они прочли. И если невинный обмен любезностями за завтраком имел мало шансов перерасти во что-то большее, поскольку Малфоя все-таки ждала работа, то вечерами за ужином они почти неизбежно сталкивались лбами в бесконечных спорах о том, кто достиг больших успехов в литературе – маги или магглы, имеет ли смысл до поступления в Хогвартс юным волшебникам изучать школьные предметы и нужно ли ввести в программу обучения курс знакомства с традициями чистокровных семей в противовес ставшему обязательным в последние годы маггловедению.
Скорпиус слушал их беседы, широко раскрыв глаза и уши. Он никогда не видел, чтобы обычно холодный, сдержанный и скупой на слова Драко Малфой когда-нибудь говорил с кем-то с таким жаром, так увлеченно, так самозабвенно. До этих ужинов он и понятия не имел о том, насколько умен и образован его отец, как много он знает, какого мнения придерживается по тому или иному вопросу, поэтому, даже не понимая зачастую и десятой части их разговоров, все равно впитывал все сказанное, как губка, а на следующий день заваливал Мию вопросами, вынуждая её отодвинуть тетради в сторону и с головой погрузиться в основы экономики магического общества или механизм работы общественных институтов, старательно подбирая слова так, чтобы пятилетка её понимал.
Но, несмотря на все это интеллектуальное пиршество, ранее неведомое Гермионе, Малфой не давал по-настоящему расслабиться, продолжая играть с ней, словно огромный кот с маленькой глупой мышкой, и она с ужасом осознавала, что с каждым днем эта игра нравилась ей все больше, захватывая все её существо. Она сопротивлялась - просто потому, что не могла иначе, но и обманывать себя, внушая, что происходящее её ни капли не трогает, было выше её сил. Каждым взглядом, каждым жестом, каждым своим поступком Малфой почти открыто показывал, насколько она была желанна для него, и было бы чудовищной ложью с её стороны делать вид, что это для неё неприятно, оскорбительно и неприемлемо. Впервые мужчина так сильно, так неприкрыто хотел её - и это новое, незнакомое доселе ощущение пьянило её сильнее любого шампанского. Если бы сейчас кто-нибудь спросил у Гермионы, хотела бы она, чтобы он остановился и все прекратил - только остатки морали и принципов заставили бы её солгать и дать утвердительный ответ. Чувства же и желания нашептывали совсем иное.
На следующее утро после его бесстыдного шоу с клубникой Гермиона на всякий случай прибыла раньше аж на полчаса, чтобы с гарантией избежать встречи наедине у камина, как накануне.
Малфоя нигде не было видно – и она, облегченно выдохнув, прошла в столовую, где её ждал сюрприз: все стулья вокруг большого стола были убраны, кроме трех: во главе стола, по правую и левую руку от него. И, если еще вчера Гермиона сидела на противоположном конце стола от Малфоя, то теперь у неё не оставалось другого выбора, кроме как занять место рядом с ним. Если, конечно, она не решится демонстративно переставить стул обратно – что едва ли было поступком, на который способна благовоспитанная гувернантка.
Весь завтрак она сидела, плотно сжав колени и отводя их в сторону, чтобы даже случайно не соприкоснуться с ним. Однако Малфой вел себя предельно вежливо и корректно – и тем сильнее обожгли её его пальцы, которые, едва дотрагиваясь, легко пробежались вверх от её плеча к шее, прямо по коже, обнаженной в вырезе платья, когда он проходил за её спиной, окончив завтрак. О черт, Гермиона была уверена, что он выстраивал этот короткий маршрут от выступающей косточки на плече до линии волос в своей голове десятки раз, каждую минуту, когда был якобы занят едой!.. И потом весь день раз за разом прокручивала его в своей памяти, время от времени пытаясь повторить, заменяя его пальцы собственными - но и близко не получая той дозы острого, пряного наслаждения, которое он подарил ей этим легким, почти невинным касанием.
Меню ужина Гермиона узнала заранее, убедившись, что на этот раз её не ждут сюрпризы в виде, к примеру, устриц на льду или глазированных шоколадом бананов. Хотя наверняка даже маркиз де Сад едва ли мог вообразить, что способен вытворять Драко Малфой с абсолютно любой едой только ради того, чтобы добиться от неё смущения и пунцовых от неловкости - и возбуждения - щек.
За ужином он не сделал ничего.
Кроме того, что все время, не отрывая и не скрывая потемневшего взгляда, смотрел на её рот, пока она ела маленькой ложечкой чертово крем-брюле, с тающей во рту сахарной корочкой и нежной, кремовой сердцевиной, наслаждаясь текстурой и вкусом, не будучи в силах заставить себя отказаться от этого удовольствия. И Гермиона не смогла отказать себе и еще в одной малости - зная, что он смотрит, видя, как он смотрит, она смаковала каждую ложку, даже не думая скрывать того наслаждения, которое получала - и от десерта, и от его жадного, восторженного взгляда.
На следующий день Малфой оказался в столовой раньше неё, и было так естественно с его стороны, как воспитанному джентльмену, подвинуть для дамы стул, когда она садилась. Впрочем, протокол едва ли предусматривал то, как он на мгновение склонил голову к её шее, и, обдавая горячим дыханием, от которого она с ног до головы покрылась мурашками, спросил бархатным баритоном возле самого уха, едва не касаясь его губами: “Вам удобно, мисс Спэрроу?..”
Черт, ей не было удобно в его присутствии, никогда. Она против воли думала о нем постоянно – его якобы случайных прикосновениях, длинных пальцах, обволакивающем шепоте, соблазнительных губах. Гермиона не могла бы с точностью сказать, в какой момент начала кожей ощущать его присутствие в комнате еще до того, как он позволял себя заметить. Когда начала постоянно бросать короткие, полные предвкушения взгляды на его руки в ожидании очередного запретного мимолетного прикосновения. Зачем во время трапезы то и дело смотрела на его рот, отмечая каждую деталь: то, как его нижняя губа плотно обхватывает край чашки, когда он пьет кофе, как приоткрывается его рот во время еды, как точно и аккуратно край салфетки скользит по его губам, стирая с них влажный, манящий блеск. Она смотрела, как двигаются мышцы его челюсти, когда он жует. Смотрела, как он глотает пищу, провожая внимательным взглядом каждое движение его кадыка. Она смотрела. И не могла перестать.
Каждая его выходка, будь то небрежный росчерк кончиками пальцев вдоль её бедра за ужином, или мимолетный намек на оральный секс с ягодами винограда или вишни за завтраком, распаляла её воображение, и одновременно – злость на его глупые игры и то, как он бесподобно в них хорош. Малфой балансировал на грани приличия, никогда не пересекая её чересчур грубо, не заходя слишком далеко или хотя бы достаточно, чтобы дать ей повод к резкой отповеди. А если бы такой повод и появился - Гермиона отдавала себе отчет в том, что навряд ли бы стала возражать даже тогда. Но пока все его прозрачные намеки оставались в той серой зоне, когда при желании их можно было бы списать на её собственное разыгравшееся воображение, и тем позволяли ей делать вид перед ним и самой собой, что ничего особенного не происходит, молча разрешая Малфою продолжать эту игру, с головой поглотившую их обоих. Разум настойчиво советовал ей сжаться в комок и зажмурить глаза как можно крепче в его присутствии, но Гермиона почти не могла сопротивляться желанию поддаться на все уловки, придвинуться чуть ближе, смотреть еще внимательнее, словно она была безмозглой бабочкой, которая продолжала лететь к манящему огоньку, наплевав на то, что он непременно сожжет её крылья дотла.
Апофеозом наглости с его стороны стала небольшая книжка, которую он передал Гермионе за завтраком в продолжение их беседы накануне о литературе, с просьбой ознакомиться во время уроков Скорпи или в его дневной сон, чтобы они могли обсудить её вечером.
