- Папа, что ты делаешь? - донесся, будто издалека, до них звонкий возмущенный голос Скорпиуса, и этот короткий возглас смутил девушку в разы сильнее, чем все предыдущие умелые попытки его отца.

Малфой выпустил её из своей хватки, что-то отвечая сыну, а Гермиона все еще продолжала сидеть на столе, понимая, что встать сейчас, пока её всю трясет от его близости, не сможет. Она ничего вокруг не видела и не слышала, только кровь бешеным водопадом ревела в ушах, и с пугающей ясностью осознала: он был прав. Если бы здесь не было Скорпи, он бы трахнул её прямо на этом чертовом столе, если бы захотел, и она бы позволила. О, еще как позволила!.. Ему стоило лишь протянуть руку – и она растаяла бы, словно масло на солнце, растекшись лужицей у его ног. Драко чертов Малфой на самом деле мог делать с ней все, что захочет, и когда захочет, и она бы не возражала – нет! Она сама едва не просила, не умоляла его об этом!..

И, осознав это, Гермиона возненавидела саму себя.

***

Малфой на самом деле был в ярости.

Бешеной, оглушающей, ослепляющей ярости.

Как он сдержался и не придушил женщину, которая все еще была его женой, он не имел понятия. Не иначе, покойный Дамблдор продолжал хранить его душу от греха даже с того света – других объяснений он не находил.

И ладно бы он злился на Асторию – в конце концов, на это он вполне имел право. Она отбросила всякую дипломатию и хорошие манеры уже через десять минут после начала их “беседы”, и дальше просто высказывала ему в лицо все.

Как будто что-то из этого списка было для него новостью.

Он и сам прекрасно знал, что был жалким трусом, не способным пойти против течения даже ради собственного счастья. Знал, что уже бесславно проебал свою жизнь, и продолжал делать это каждый день. Понимал, что был лишь завравшимся лгуном, который готов обманывать всех вокруг, начиная с себя, цепляясь за привычное и знакомое, но ни в коем случае ничего не менять.

Ему не нужно было слышать это сейчас из её уст. Малфою с головой хватило той бури, что оставила в нем поддельная Грейнджер, нравоучений Поттера, ненависти Пэнси, демонстративно избегавшей его Мии – последние дни были поистине апогеем безумия в его жизни, и, Салазар свидетель, с него было достаточно.

Но нет, Астория и не думала останавливаться, безжалостно нажимая на все самое больное, хлесткими ударами слов вскрывая и без того кровоточащие раны, каждым из них словно вгоняя в него острый металлический каблук своих дизайнерских туфель и с наслаждением прокручивая, все сильнее пригвождая его к полу.

Она вспомнила ему все, начиная с их свадьбы и первой брачной ночи, оказавшейся по стечению обстоятельств одновременно последней, когда в попытке угодить ему она уложила свои длинные каштановые волосы в тугие локоны, а потом рыдала полночи оттого, что, кончая, он выдохнул в эти самые спутанные кудри не её имя.

Свою нежеланную беременность, непостижимым образом наступившую от того самого единственного раза, и то, как он почти валялся у неё в ногах, умоляя её сохранить.

Его горячую любовь и благоговение по отношению к её животу, и полное равнодушие ко всему прочему в ней – а потом, когда ребенок перестал быть частью её, он и вовсе потерял остатки интереса к любой части её тела.

Неделями, месяцами, годами она видела от него лишь холодную вежливость и равнодушие, и с каждым днем ненавидела все больше. Когда он бесстрастно смотрел на неё, но в бессильной ярости мял газеты, поливавшие грязью героиню войны, бросившую своего рыжего недотепу-мужа. Когда на долгие часы запирался в кабинете каждый раз, когда в “Пророке” появлялась её фотография. Когда отказывался идти на все приемы и благотворительные балы, где была хотя бы малейшая вероятность её встретить, и Астории приходилось идти одной, весь вечер выгораживая собственного мужа, влюбленного в другую женщину и выдумывая ему оправдания. Это могло бы сплотить их, сделать если не семьей, то партнерами, друзьями – но Драко избегал любого сближения, обижая свою жену все глубже и глубже, постепенно своими руками переплавляя её любовь в жгучую ненависть.

Он не желал ей зла, никогда. Исполнял любой каприз, оплачивал любые прихоти. Коллекция драгоценностей Астории Малфой могла посоперничать с любым ювелирным бутиком, а то и музеем, а гардеробная занимала два огромных зала, заполненных от пола до потолка тряпками, полностью сменявшимися каждый сезон. Но при этом держал её на поводке, жесткой привязи, не позволяющей ни приблизиться, ни уйти. Скорпиус, только он имел для него значение – и он не мог даже подумать о том, чтобы марать фамилию, которую носит его ребенок, его сын, той грязью, в которой её непременно изваляют в случае развода. Он с легкостью положил свою жизнь на рельсы благополучного будущего Скорпиуса, и заодно тащил под колеса этого поезда и жизнь Астории.

Он даже не пытался построить собственное счастье, и одновременно ломал все ростки возможного иного будущего для неё, не давая жить и не собираясь отпускать, убивая её день за днем, превращая величественный мэнор в её персональный склеп.

Он это знал.

Но слышать от неё – не хотел.

Но ей, конечно же, было плевать на то, чего он там хотел, и Астория продолжала выкрикивать обвинения в лицо своему палачу, убивая его в ответ, сжигая заживо на его собственном костре ненависти к самому себе, вовсю полыхавшем внутри.

Он прогнал её – или отпустил, как посмотреть. Угрозами и шантажом заставил согласиться на жизнь во Франции, в одном из фамильных поместий или городской квартире в Париже, и больше никогда не переступать порог мэнора. Формально они все еще оставались женаты, но иллюзия семьи была сожжена окончательно, и только пепел оседал седой пылью на его плечах, забивая легкие и разъедая глаза, которые пекло от подступивших злых, ядовитых, отравленных слез.

В конце концов, его все еще жена ушла собирать вещи, и сейчас Малфой шел в детскую с единственной целью – увидеть Скорпи, коснуться его, сжать в объятиях, чтобы напомнить самому себе, зачем все это нужно, ради кого это нужно. Но чертов взгляд чертовой девчонки остановил его, снося крышу окончательно, вынося мозги точным выстрелом в лоб. Он словно протянул руку в попытке ухватиться за край обрыва, чтобы удержаться, но вместо опоры ощутил лишь пустоту под пальцами и этот наглый, изучающий, вызывающий взгляд. И он сделал единственное, что мог – вцепился в него, ища в нем последнюю надежду на спасение. Салазар свидетель, он не хотел с ней так поступать. Он мог бы её отпустить – еще вчера, полчаса, пять минут назад. Он дал ей возможность спастись – последнюю, призрачную, попытавшись обратить все в шутку, смутить её, напугать. Но она сама сделала шаг навстречу, прыгая в эту пропасть – так бесстрашно, так безрассудно!.. И осталась единственной ниточкой, удержавшей его на грани отчаяния. И черта с два он теперь выпустит её из рук, в которых она уже дрожала, хотя он едва ли к ней прикоснулся.

Еще одна жертва, которую раздавят обломки его никчемной жизни. Еще одна душа, которую он выпьет до дна в тщетной попытке сохранить свою. Еще одна женщина, которая отдаст ему сердце, потому что у него нет собственного.

Плевать.

Он – Малфой, а Малфои всегда выживают.

И он выживет, и плевать, скольких еще он сломает ради этого.

Он должен, не ради себя – ради Скорпи.

И он сделает для этого все.

========== Глава 33. ==========

То, что произошло между ней и Малфоем в классной комнате, полностью выбило Гермиону из колеи и привело в состояние перманентного ужаса.

Она не узнавала саму себя. В самом деле, она ли это: смущенная, дрожащая, почти не способная контролировать собственное тело?.. И все из-за какого-то парня, возомнившего о себе бог знает что!.. Как бы привлекателен он ни был, он все еще оставался Драко Малфоем, женатым, гриндилоу его задери, Драко Малфоем! И плевать на уровень его морали - для неё, Гермионы Грейнджер, его семейный статус по-прежнему означал табу на любые желания и тем более поступки, выходящие за рамки делового сотрудничества.