Гермиона невольно сглотнула вставший в горле ком.
Этот день будет гораздо, гораздо труднее, чем она думала.
========== Глава 22. ==========
- Доброе утро, мистер Малфой, - как можно незаметнее прочистив горло, поздоровалась Гермиона и достала волшебную палочку, не желая тратить лишнего времени. - Доброе утро, Скорпиус.
- Доброе утро. Что вы собираетесь делать? - нахмурился Малфой.
- Несколько следящих заклинаний, мистер Малфой, - пожала плечами Гермиона. - Обычная предосторожность, все-таки это незнакомое для Скорпи место, и довольно многолюдное…
- Я вас понял, - прервал её Драко, кивнув в знак согласия.
Наложив все необходимые чары на переминающегося с ноги на ногу от нетерпения мальчика, Гермиона нервно закусила губу и повернулась к его отцу. С одной стороны, Малфой запретил применять к нему магию, да и заклинание было не из тех, знание которых ей хотелось демонстрировать, но в прошлый раз именно оно спасло ситуацию, и рисковать она не могла.
- Если позволите, мистер Малфой, я хотела бы наложить на вас со Скорпи связывающие чары. Ему они не будут мешать, но вы сможете почувствовать, если он отойдет от вас слишком далеко.
Драко опять кивнул, но, едва кончик её палочки вычертил нужную руну, его глаза изумленно расширились.
Он предпочитал не вспоминать лето девяносто восьмого года, но, как ни старался, забыть некоторые вещи было невозможно. И те минуты, когда за ним в камеру пришли авроры, чтобы отвести на последнее заседание Визенгамота, которое должно было решить его судьбу, врезались в память особенно ярко. Лица его сопровождающих, загнутый воротничок рубашки у одного из них, металлический лязг решетки… и заклинания, которые накладывали на арестанта, чтобы предотвратить побег.
- Откуда вы знаете это заклинание, мисс Спэрроу? - хрипло спросил он, выныривая из одного из самых страшных своих кошмаров.
Гермиона поняла в ту же секунду. И то, насколько сильно она просчиталась, и то, откуда Малфой мог узнать заклинание. Черт, он знал. Конечно же, он знал. Суды над Пожирателями смерти шли несколько месяцев подряд, и Малфоев беспрестанно таскали на них – не только в качестве обвиняемых, но и свидетелей. И если Нарциссу оправдали одной из первых по настоянию Гарри, то Драко и Люциус провели в Азкабане почти три месяца. И, если бы не их с Гарри вмешательство, остались бы там на годы.
Воспоминания затопили её, накрывая с головой. Их первая серьезная ссора с Роном в статусе пары: он совершенно осатанел, когда узнал о её желании выступать в защиту Малфоя-младшего. Драко в зале суда: похудевший до состояния скелета, обтянутого мучнисто-белой кожей, измученный, прикованный железными цепями к жесткому стулу, с щетиной, отросшей до уродливой бороды и серыми, а не белыми волосами, в грязной тюремной робе - но по-прежнему с гордо поднятой головой. Тогда она впервые испытала восхищение им: мальчиком, которого ломали все, кто только мог, но так и не смогли сломать окончательно. Её пылкую, горячую речь в его защиту “Ежедневный пророк” цитировал потом в течение нескольких недель, Рита Скитер развела целое море инсинуаций о “запретной любви простой магглорожденной волшебницы и чистокровного мага”, Рональд уничтожал её попеременно то игнором, то ссорами на пустом месте, а её мотивы едва ли кто понял, кроме Гарри, который тогда, на суде, встал рядом с ней, плечом к плечу, и поддержал во всем до последнего слова.
Она не была влюблена, как трепали злые языки – ей было отчаянно, до боли, до слез, его жаль. И когда Драко Малфой вышел из зала суда свободным человеком, она знала, что поступила правильно. Ей никогда не было стыдно за тот свой поступок.
Но ей до сих пор было отчаянно стыдно за Министерство, за Визенгамот, за ревущую толпу, которые были готовы уничтожить юного волшебника, Мальчика-у-которого-не-было-выбора, за чужие ошибки. Он и близко не совершил ничего, сравнимого с тем, что творили Лестрейнджи, Кэрроу, Макнейр, Долохов, и уж тем более Сивый. Но многие из настоящих, преданных Волдеморту ПСов были убиты в последней битве, а толпа жаждала отмщения. И Малфои просто подвернулись под руку. Никто не спрашивал, хотели ли они, чтобы в их поместье поселился Волдеморт. Никому не было интересно, что Люциус лишился палочки еще в августе 1997 года, а потому просто не мог ничего сделать. Никого не волновало, что Драко так и не убил, несмотря на прямой приказ Волдеморта и угрозу жизням родителей – он опустил палочку тогда, на Астрономической башне, и больше никогда не поднял с целью убийства вновь. Все знали это, но всем было удобно обвинять Малфоев. Втаптывать самую могущественную когда-то семью в самую мерзкую грязь. Им не хотели прощать, потому что кто-то должен был заплатить по счетам, выставленным обществом, покорно склонившим головы перед Волдемортом, а их падение было слишком ярким, и оттого заманчиво притягательным. Оно будто оправдывало их в собственных глазах – их всех, испугавшихся, смирившихся, промолчавших.
Гермиона это знала, Гарри знал, Визенгамот знал – казалось, все вокруг были в курсе, но, когда она осмелилась произнести все это вслух на публичном слушании, из этого слепили сенсацию, пряча за спиной грязные руки и выставляя напоказ нарочито изумленные лица.
И именно за это вранье, эту показуху Гермионе было стыдно. До сих пор. Перед Нарциссой, даже перед Люциусом – и Драко. Особенно перед ним. С тех пор прошли годы, и память об этом общем для них эпизоде оказалась погребена под множеством событий последующих лет, но не стерта. И сейчас она вытащила её на поверхность затейливым росчерком палочки, вновь накрепко связавшим руку Малфоя – только на этот раз не с конвоиром, а с собственным сыном, одновременно напоминая этим и о том, что было, и о том, как все изменилось.
Гермионе Грейнджер хотелось провалиться сквозь землю под испытующим, разрезающим её на кусочки взглядом серых глаз. Но здравый смысл настойчиво зудел, что Миа Спэрроу не сделала ничего такого. Она не знала всего этого, как и большинство волшебников. Не могла знать. И ей, в отличие от Гермионы, нечего было стыдиться.
- Мне показал его как-то один знакомый, он учился на аврора, - как можно ровнее ответила она наконец. - Оно очень удобно, когда отправляешься с маленькими детьми в людное место, особенно, если их несколько. Что-то не так, мистер Малфой? Мне снять чары?
- Нет, оставьте, - сказал он с непроницаемым лицом. - Потом покажете мне контрзаклятие. А сейчас нам пора отправляться, насколько я понимаю.
Знакомым уже путем они переместились в “Дырявый котел”, за дверьми которого их ожидал роскошный автомобиль. Малфой оценил одну из последних моделей “Бентли” одобрительной ухмылкой, и с души Гермионы скатился камень – кажется, чертов сноб счел это средство передвижения достойным своей аристократической задницы, и недавний эпизод был оставлен позади.
Когда они подъехали ко входу в зоопарк, водитель учтиво протянул визитку со своим номером телефона, сообщив, что будет ожидать на парковке, и по звонку подаст машину к выходу. Малфой перехватил глянцевую карточку, к которой Гермиона уже протянула руку, и забрал себе, при этом отпустив водителя до двух часов дня. Это приятно удивило девушку – значит, он не собирается сбежать отсюда при первой возможности, и настроен на полноценную прогулку. Это обнадеживало.
От сопровождения гида он ожидаемо отказался, но отчего-то согласился на услуги фотографа, предупредив, однако, беднягу, чтобы он не показывался на глаза и делал свое дело незаметно. Это стало еще одним сюрпризом: Гермиона ни на мгновение не допускала мысль, что Малфой согласится на его работу. В самом деле, зачем ему замершие, неподвижные маггловские фотографии? Уж точно это не то, что он станет показывать своим чистокровным друзьям или родственникам.
Свой путь они начали точно так же, как и в прошлый раз: Скорпи был счастлив блеснуть своими знаниями, беспрестанно утягивая отца то в одну сторону, то другую, высматривая среди ветвей знакомых ему птиц и с жаром о них рассказывая. Первое время Гермионе удавалось придерживаться своего плана, следуя за блондинами на некотором отдалении, чтобы не вмешиваться в эту идиллию, но, как только они миновали ту часть парка, что была уже знакома Скорпи, он спохватился и мертвой хваткой вцепился в её ладонь, не выпуская при этом руки отца. Так они и шли дальше, словно семья из маггловской рекламы майонеза или стирального порошка: молодые, красивые парень с девушкой, между которыми, держа их обоих за руки, подпрыгивал очаровательный ребенок. И если Малфою это не доставляло ни малейшей неловкости – вероятно оттого, что он понятия не имел о стереотипах в маггловской рекламе, то Гермионе было не по себе.
