-Грейнджер, плохие новости, - начал он издалека, запирая за собой дверь.
Ответа не последовало, и парень, нахмурившись, подошел ближе. Девушка перед ним напоминала статую: она не шевелилась, даже не моргала, и вообще никак не отреагировала на его появление. Отбросив ненужную газету куда-то в сторону, Малфой помахал рукой перед её лицом – и не добился этим никакой реакции. Осторожно взял за плечи и встряхнул – она этого даже не заметила.
В следующие пятнадцать минут он перепробовал все, что знал или краем уха слышал о том, как приводить людей в сознание. Звал её, кричал, говорил гадости, умолял очнуться, применил все заклинания, что помнил, окатил холодной водой, в конце концов, ненавидя самого себя, залепил ей звонкую пощечину в надежде на то, что хотя бы это сработает – но все было тщетно. Грейнджер ни на что не реагировала и ничего не замечала, продолжая бессмысленно таращиться в пустоту.
Растерянный, почти отчаявшийся, не знающий, что еще делать, Малфой решил прибегнуть к последнему средству. Он поднял палочку, направил её на Гермиону и тихо проговорил: “Легилименс!”.
Его закружило в водовороте из чего-то черного и блестящего и ярко-алых пятен, и выбросило обратно. Интуиция подсказала, что вот она – причина её ступора, и, подняв палочку, он попробовал опять. С тем же результатом. И снова. Снова. И снова.
Каждая попытка давалась ему все с большим трудом, по спине катился липкий холодный пот, точно такой же, что оседал солью на губах, но он продолжал попытки пробиться в её мысли, в её сознание – и постепенно цвет начал обретать форму. Сначала он узнал очертания той твари, что напала на него в Министерстве, и пятна крови, видимо, своей собственной, на мраморных плитах пола. Потом картинка стала отчетливее – и реальнее: тварь бросалась на него в диком, резком прыжке, и кровь выплескивалась наружу, обагряя её когти и порванную на груди одежду. Мозг Гермионы отчаянно сопротивлялся постороннему вмешательству, и он шел почти наугад, словно пробиваясь через снежный буран, сбивавший его с ног порывами обжигающе ледяного ветра, но с каждым разом он проникал все глубже, видел все больше – и в то же время все то же самое. Накрытый тканью ящик, волшебная палочка, поворот задвижки, гладкое мускулистое тело, одетое в черную чешую, разинутые пасти и алчные языки – а затем резкий разворот, бросок и кровь. Много крови…
Малфою понадобилось несколько десятков попыток, чтобы разобраться и осознать увиденное, которое происходило, казалось, одновременно с двух разных точек зрения. Она была там!.. Эта глупая девчонка отправилась в Министерство одна, и теперь, кажется, сходила с ума, попав в ловушку времени. Это не было чем-то новым: маховики времени были опасны и запрещены не только из-за угрозы для ткани времени, но и из-за своего влияния на путешественников. Вот только как же умница Грейнджер об этом не подумала, как же не предусмотрела, зачем пошла одна?..
Драко знал ответ, и он ему совсем не нравился, но времени на очередные упреки самому себе не было: её нужно было срочно вытаскивать, пока она не потерялась в лабиринтах собственного разума окончательно. Он опять навел на неё палочку, и, прошептав заклинание, погрузился в мысли Гермионы – но на этот раз не остановился на той сцене, что бесконечно повторялась на переднем плане её сознания, а стал пробиваться глубже. Перед глазами плыло, удержание концентрации требовало чудовищных усилий, и казалось, он сражается не на жизнь, а насмерть – и даже не с Гермионой, и не с её заигравшимся разумом, а с самим временем – за неё. Вот ему удалось сконцентрироваться на образе себя самого, еще целого и здорового, у той колонны в Министерстве – с этими дурацкими завязанными в хвост волосами, помятым лицом и воспаленными от бессонной ночи глазами. Медленно, отчаянно сопротивляясь, картинка преобразилась – и Драко едва не отшатнулся, потеряв фокус, когда узнал самого себя, мертвецки бледного, с разрезанной шеей, из которой чужие губы – её губы – пили кровь, раз за разом, попытка за попыткой… Еще одно нечеловеческое усилие, еще один рывок – и вот он уже смотрит на неё с привычной насмешкой в серых глазах, все еще бледный, перебинтованный, но живой. Их поцелуи здесь, на кровати в мэноре, после того, как она обработала его раны. Звездное небо над головой и его руки вокруг её тела на той поляне. Мерный ход лошади и она, пригревшаяся и засыпающая в его объятиях. Снова мэнор, бальная зала, Астория и он, надменный и холодный, скользящие в вальсе по паркету. И наконец сегодняшнее утро и она, убирающая белые растрепанные пряди с его сонного лица…
Каждый шаг давался чуть легче предыдущего. Сопротивление ослабевало, постепенно сходя на нет. Она возвращалась – и он вместе с ней.
Остановив воспоминания на том моменте, когда она протянула руку к пуговицам на рубашке, Драко вынырнул из её головы и обессиленно осел на пол. Если не получилось, он попробует опять. А потом еще раз – и столько, сколько необходимо, чтобы она вернулась. Вот только немного отдохнет…
-Драко!.. - раздался сдавленный всхлип откуда-то сверху, и что-то теплое, мягкое, сладко пахнущее бросилось на него, сбивая его с ног окончательно. - Драко, прости, прости меня… Это я, все я…
Гермиона всхлипывала, захлебываясь слезами, и прятала лицо у него на груди, растерянно проводя руками по телу вверх и вниз, будто что-то искала. Внезапно она отстранилась и быстро, лихорадочно начала расстегивать пуговицы его рубашки, все до одной – а потом распахнула её и замерла, как зачарованная, глядя на бледно-розовые шрамы, тянувшиеся вдоль грудной клетки к животу.
-Грейнджер, какого черта ты делаешь?.. - пробормотал парень. На сопротивление не было сил – да, откровенно говоря, и желания.
Тонкие пальчики осторожно, будто боясь, что сейчас он ударит её по рукам, коснулись одной из уродливых бугристых полос. Нежно, бережно она проследила весь путь, начинавшийся почти сразу под правой ключицей и заканчивавшийся чуть ниже последнего левого ребра, а потом опустилась и повторила его – но уже губами, покрывая розовый след легкими, короткими поцелуями.
Драко сжал зубы, но не смог сдержать стона – его самообладание, истощенное до предела утренней ссорой и ментальными атаками на её разум, только чудом еще не покинуло своего хозяина, и едва держалось, словно перекосившаяся дверь на последней, проржавевшей насквозь петле.
Гермиона между тем обхватила его обеими ладонями за талию, и повторила то же самое сначала со второй дорожкой, а затем и с третьей. С каждым поцелуем её губы становились все смелее, все требовательнее, как будто она и вправду считала, что её виноватые ласки способны стереть страшные отметины и искупить нанесенный ею вред.
-Грейнджер! - хрипло позвал Драко, накрывая своей рукой её щеку, и вновь заговорил, только поймав её карий бархатный взгляд. - Если ты делаешь это из чувства вины, то не надо. Жалости твоей мне не нужно.
-Это не жалость, - покачала головой она. - Не она.
-Для изъявления благодарности вполне достаточно “спасибо”. В вербальной форме, - язвительно уточнил он.
-И не она, - тихо проговорила Гермиона. Ей ужасно хотелось отвести взгляд, не смотреть в эти прозрачные глаза, которые глядели на неё так строго и требовательно, что было страшно говорить – потому что под этим взглядом все слова казались неверными, неправильными, не теми, что нужно.
Ей хотелось снова впустить его в свой разум, в душу и сердце, чтобы он сам увидел то невообразимое, что в них творилось – и чему у неё не было ни имени, ни названия. Но Малфой лишь смотрел – просто смотрел на неё, больше не говоря ни слова и давая ей возможность – продолжить или в очередной раз сбежать.
Гермиона закрыла глаза, чтобы не видеть этого взгляда, сбивавшего её с толку, и попытаться найти верный ответ. Но все мысли в голове заглушал грохот сердца и гул крови в ушах – и она сделала то единственно правильное, что стоило сделать в этот момент.
