— Великий п-полководец прошлых лет говорил: «Неважно, к-какую религию исповедуют мои воины. Важен любой бог, который спасает их души». Лично я с-считаю, что у Бога нет в-видовой предрасположенности, пола, возраста или формы. Бог может быть Отцом, Матерью. Он может быть цифровым квантовым сознанием. Завтрашним днём. Бог многолик и многообразен. Он вн-нутри тебя. И мне не важно, каков он внутри тебя, Байлар. Важно лишь, чт-что тебя спасёт.

Набычившись, тот недоверчиво на него смотрел.

— Что ты исп-пытываешь последние два месяца?

— Ненависть.

— Что вызывает эту ненависть?

— Злоба. С тех пор, как узнал диагноз, этот… приговор, я настаиваю на эвтаназии. Слушайте, я через это проходил — мне сказали написать книгу. Вот только я не знаю, как писать книги. Я не умею работать головой — я исполнитель, я де-ла-тель. Раньше мои руки ваяли скульптуры — теперь я кивнуть не могу без помощи.

— Как это произошло?

— Всё в истории болезни.

— Я хочу услышать от тебя.

Байлар шумно выдохнул и отвёл глаза.

— Страховка лопнула, и я упал на бетон. Я чувствовал своё тело, мог пошевелить ногами, я…

Голос дрогнул, он зажмурился, не в силах даже отвернуться.

— Мне моют задницу, словно я ребёнок, кормят смесью, чтобы не отказали органы. Держат мышцы в тонусе, складывают подушки под руки, чтобы кровь текла свободнее — я не вижу в этом смысла. Я не вижу смысла в такой жизни, где я не могу делать ничего. Просто жить?.. Я даже девушку обнять не могу. И я не думаю, что что-то там меня спасёт.

Толлер на его слова лишь про себя улыбнулся: сам был такой же. Он ждал, пока Байлар снова взглянет на него — а потом заговорил, и слова, кажется, сами приходили в голову, текли свободно, как ручей.

— «Я», «я». «Я»… Мне к-кажется, когда кто-то употребляет слово «я» — он не понимает его смысл. Что есть «я»? «Я» — это совокупность клеток, атомов, мыслей. Твои клетки умирают и возрождаются одна за одной, ты д-даже этого не замечаешь, мозг посылает сигналы во все уголки твоего тела, которые, к-к сожалению, сейчас не работают — но подумай вот о чём. Внутри т-тебя частица Вселенной. Каждый атом твоего тела некогда б-был частью звезды, всего когда-либо созданного. Материя переходит в энергию, электроны твоего тела смешиваются и танцуют с электронами воздуха, пола, эт-того кресла, которое ты не чувствуешь. Трава за окном. Д-даже солнце. И уже неважно, где заканчивается одно и начинается другое. Или, что твоё тело, после смерти, обратится в прах, ведь ты — энергия, что существовала задолго до него. Вся бесконечная Вселенная — вот чем должно быть «я». Вот о ч-чём мы думаем, когда говорим о Боге, о любом Боге: о бескрайности и многообразии мира. О бескрайности и многообразии самих себя. И потому, Байлар, нельзя говорить, что ты не можешь. Ты — весь мир, брат мой.

Байлар смотрел с непониманием и испугом. Илаю было знакомо это чувство: словно кто-то заглянул в прикрытое занавеской окно. Ты сам закрыл его ото всех — но ждал этого взгляда. Очень долго. И он ещё ничего не увидел, но… ты внезапно увидел его. А в нём свою душу.

Наклоняясь вперёд Толлер не пытался коснуться лежащих поверх одеяла рук — он понимал, что это бесполезно. Он касался взглядом его глаз, и в нём было столько любви и сострадания.

— Ты прав, ты заперт в своём теле — а был творцом, я д-даже не представляю, какого это. Но знаю, что означает беспомощность. Когда н-нет сил просыпаться и жить дальше. К-когда дают ложные надежды — а потом отбирают. Когда в душе поселился мрак, и в жизни н-ничего не осталось — остаётся лишь верить…

По щекам Байлара текли слёзы. Он долго не мог совладать с голосом, а, когда заговорил, тот сломался.

— Как вы справились?

— У меня был учитель, — Толлер помолчал. — Что вызывает твою ненависть, Байлар?

— Зависть… — он сглотнул слёзы и скосил взгляд на Илая, от которого тому стало не по себе. — Ведь он такой же, как я. Почему…

Толлер подался вперёд, обнял его за голову, пряча у себя на плече — а тот плакал и всё повторял: «почему»…

— Не мы пишем законы, Байлар. Мы можем только им следовать…

Толлер отпустил Байлара, благословив, и встал поодаль, наблюдая, как медсестра поправляет одеяло, усаживает его поудобнее. Вытирает новые слёзы — а он прячет от неё взгляд. Илай подошёл к священнику и наклонился.

— Как вы это сделали? Я, если честно, сомневался, что у вас что-то получится.

Тот, продолжая смотреть, понизил голос.

— Иногда самое н-настоящее чудо — это второй шанс. И сейчас он почувствовал, что сможет его получить. Я б-буду навещать его и сделаю, что смогу.

Усмехнулся.

— Сейчас я сказал ему, что он — весь мир. В-вы знаете, что принятое благословение перед постом, это: «Помни, что ты прах и в прах возвратишься»?

— Тогда хорошо, что сейчас не пост. Он бы не понял.

Толлер встал перед ним и нарисовал большим пальцем у Илая на лбу разомкнутый круг.

— П-омни, что ты прах, Элиот, и в прах возвратишься.

Илай фыркнул беззлобно.

— Значит, я прах — а он весь мир?

— Ты усмирил свои страхи, Элиот. Ты г-гораздо больше всех нас и равен нам. Ты, наконец, можешь это понять, — Толлер внимательно смотрел ему в глаза. — А ещё ты улыбнулся.

Кажется, в Илае что-то поменялось, когда Толлер перешёл на «ты».

***Почки ему вылечили. Илай перестал выпендриваться и позволил врачам делать свою работу. Тень навещала его в больнице ещё один или два раза — а потом максимальная когерентность была достигнута, и его выпустили. Илай так и не начал считать себя религиозным человеком — просто подружился с настоятелем одной церкви и стал туда приходить. В один из таких дней, подходя к старому зданию, Илай, наконец, встретился с Фредди. На том была майка с кричащей рекламой новейшего микропроцессора Ступени, который выглядел, как город на боевой схеме. Фредди размахивал пластиковым плакатом с изображением стрёмной долговязой крылатой фигуры в священичьей робе и орал что-то про овечьи шкуры и суть хищных волков.

— Попадёшь в ад и посмотрим, сколько прихожан там найдёшь!

Удивительно, кого только ни встретишь на улице.

— Эй, баклан! — Фредди обернулся как раз для того, чтобы брошенная Илаем фляжка попала ему в лоб. Плакат выпал, он схватился за голову. — Проваливай отсюда, ещё раз увижу — фляжкой не обойдешься!

Илай сунул плакат подмышку и подобрал флягу. Погнулась. Илай поджал губы: хорошо, хоть, не открылась. Чтобы проверить, не повреждён ли затворный механизм, Илай отвернул крышку и отхлебнул.

— Не суди, да не судим, бля, будешь.

Мелкие разборки — частое явление на улицах, в которых участвуют, в основном, вампиры. Дроны фиксируют происшествие, но префектура вмешивается только если потасовка заходит далеко. Хищники выясняют отношения. Ничего необычного.

При этом, тебя оштрафуют, выбрось ты мусор в неположенном месте.

Толлер открыл дверь и, щурясь, выглянул на улицу.

— Элиот? Всё в порядке? Гд-где Фредерик? Я д-думал, он здесь…

— Воет где-то в переулке. Вам нужно что-то делать — всякая шушваль машет плакатами и отпугивает людей. Кто-то может и поверить.

Илай, наконец, заметил, что дневной свет, наверное, сильно режет глаза и поспешил зайти внутрь.

— Он там размахивал вот этим, — Илай развернул в полумраке церкви плакат с изображением лысого существа с перепончатыми крыльями и пепельной кожей в одеяниях священника, в благословении раскинувшего руки.

— А я-то думал, мой парень — урод.

Толлер с интересом его рассматривал. Распростёртые крылья. Сложенные в знамении длинные пальцы. Раньше так изображали вампиров, чтобы напугать деревенских посильнее. Интересная трактовка…

— «И К-кровь Его очистит нашу совесть от греховных поступков, несущих смерть, дабы служили мы живому Богу, ибо Кровь Его истинно есть питие, а П-плоть Его истинно есть пища.»

Скосил на Илая глаза и прочистил горло.

— Прошу прощения. Мне всегда к-казалось это занятным. С т-точки зрения человеческой религи… С д-другой стороны, ангелы всегда приводили в трепет. Их п-пугались, даже если они приносили благую весть. Никто не говорил, что они об-бязаны быть с золотым оперением, ведь так? Нет — п-ерепонки, это, конечно, слишком…