– Давай одевайся, что там есть у тебя. Да вот шарфик возьми мой. Я его прихватила с собой, но он мне в поездке ни к чему не подходит. А тебе как раз, курточку твою сиротскую оживит. Еще сейчас тебе помаду купим. Красную. Хотя нет, красная тебя сейчас шокирует. Купим потом. Сейчас возьмем розовенькую, – Галя для себя решила, что Машу не бросит, поможет ей и в Петрозаводске. Да и опять же – иметь умную подругу престижно. С ней можно и на «Мозгобойню» и в «Что? Где? Когда?», да не просто в публику, а даже в команду. Маше же она тоже необходима – вон, какой-то шарфик и плойку свою Галя одолжила – и как будто расцвела переводчица. Камень требует огранки.

Маша с сомнением и удовольствием смотрела на себя в зеркало. Красный шарф в горошек оживил образ и подходил к курточке цвета хаки. Волосы, чуть тронутые плойкой, красиво обрамляли лицо. Маша себе нравилась: «Надо же, почему дома-то я так не делала, у меня же даже плойка в комоде есть. А Галя-то, похоже, знает толк в моде. Может, даст мне пару советов, вынесет модный приговор. Думается, он будет обвинительным».

Маша подмигнула своему отражению, поправила шарфик, освободив из-под него скромное украшение – красный камень в серебряной оправе, на обратной стороне которой было выгравировано «Min kärlek» (шв. «Моя любовь»). Камень смотрелся слегка грубовато – изделия из гранита нечасто встретишь, но Скворцовой нравилось сочетание необычного камня и тонкой серебряной отделки. Это украшение передавалось в семье Скворцовых из поколения в поколение и по легенде приносило удачу. Легенда делала простое ожерелье особенно дорогим, и Маша практически никогда его не снимала.

Паром летел по морю. «Надо же, такая громадина, а словно порхает!», «Да это же просто большой автобус!» – восторженные возгласы согруппников раздавались то тут, то там. Маша улыбалась – некоторые путешественники, несмотря на возраст, вели себя словно дети. Галочка закатывала глаза: «Будто первый раз деревня заграницей. Да что там, наш Петрозаводск и есть деревенька».

Все путешественники вывалили на палубу смотреть, как паром легко проходил через архипелаг, подбираясь к следующему пункту путешествия – столице Аландских островов Мариенхамну. Вокруг простиралось Балтийское море, испещренное маленькими островками. Почти на каждом из них – ну что за прелесть – стояли дачные домики, непременно выкрашенные яркой краской, рядом у пирса покачивались лодки, жители островов отдыхали. Кто-то махал всем проходящим паромам и лодкам, кто-то читал на берегу, не обращая внимания на судоходство. Тут же выплыл паром, отплывающий из Мариехамна обратно на материк. Редкие пассажиры восторженно смотрели на встречный корабль. От избытка чувств они начали махать путешественникам, что-то выкрикивая. Удивительно, но с соседнего парома ветер донес такие же возгласы на непонятном языке и нестройный ряд рук слегка бесновато тянулся в приветствии с соседнего борта.

Мария всматривлась в линию горизонта, стараясь рассмотреть очертания впереди. Семейная история девушки была связана с островами: здесь когда-то служил ее далекий предок, Анатолий Скворцов, лейтенант артиллерии, 34 лет от роду. Молодой военный пропал, погиб в битве. Хотя погиб ли? Его жена, Анастасия, отказывалась в это верить и до конца жизни ждала, что он вернется домой.

1 июля 1854 года, крепость Бомарсунд

Отобедав, лейтенант Скворцов и капитан Столь отправились на прогулку по гарнизону. После их ждала серьезная встреча – поговаривали, что готовилось нападение на Бомарсунд. Шла Крымская война, коалиционные войска уже кружили в балтийских водах в ожидании момента для нападения. Англичане опасались возросшего влияния Российской империи на Балканах, страшились, что это откроет России путь в Азию. Французы не могли простить поражения 1812 года и с удовольствием ввязались в войну, надеясь вернуть гордость своему флагу.

Война для простого человека – дело жуткое. Мало кто из крестьян, набранных в пехоту, умел держать оружие в руках, привыкших к плугу. Война призывала их со своих дворов, где они часто оставляли за старшего двенадцатилетнего мальчишку. Женщины, вынужденные нести хозяйство на своих плечах, быстрее старились, дети, помогающие матерям, быстрее взрослели.

Многие уже не возвращались обратно, оставив свои кости в чужой земле за много верст от родного дома. Смерть на войне застает такого человека врасплох, вызывая скорбное недоумение сослуживцев: «Славный был мужик!». Славный мужик никогда не возращался домой, не видел, как растут его дети, никогда больше не выходил на сенокос. Память о нем растворялась в воздухе, как будто никогда его и не было.

Совсем другое дело – война для человека умелого, военного. Того, кто выбрал для себя военную стезю, кто делом и словом решил защищать Родину. Для того война – дело жизни, а смерть за Родину – лучшая смерть. Таким человек был лейтенант Скорцов, таким же – его друг капитан Столь. Их обоих мысль о возможной битве будоражила. Лихорадочно они обсуждали стратегию, перебивая друг друга, завершая предложения друг друга, говоря о достоинствах крепости, которую им предстояло защищать.

Одно беспокоило Скворцова – не отложит ли предстоящая битва прибытие Настасьи с сыном. Как бы не угодили в самое пекло сражения. Но и оттягивать их приезд тоже не хотелось – не терпелось уже снова из гарнизонного холостяка стать семейным человеком.

– Как считаешь, Столь, успеет моя Настенька приехать? Может, обождать ей, пока не успокоится?

– Думаю, им надо выдвигаться в сторону Гельсинфорса. Туда дорога неблизкая из Петербурга, в столице ей нужно пару дней отдохнуть, осмотреться. Да пусть и подольше побудет – там теперь такие улицы! Как в Петербурге! Гулять можно часами. Остановиться может у моей матушки, я сегодня же напишу ей и все устрою. Она только рада будет. Побудет там, а потом и сюда. А мы к тому времени уже французов прижмем и разгромим. Заживете с ней лучше прежнего.

– Йохан, спасибо, друг, не подвел! – Скворцов кинулся было обнимать своего друга, но тот мягко отстранил приятеля.

– У нас не принято. Вы, русские, любите обниматься. Чуть что – зажали в объятьях, что не вздохнуть, – засмеялся Столь. – Ну, пойдем же, нас уже ждут в ставке.

Столь и Скворцов направились в сторону штаба. Оса, все это время наблюдавшая за их разговором из окна, задумчиво сказала: ”Det blir något” (шв. «Что-то будет») и закрыла окна, чтобы чайки, кружившие вокруг, не смогли залететь внутрь комнаты.

В ставке их действительно ждали. Комендант крепости Яков Андреевич Бодиско – нестарый еще статный генерал расхаживал из угла в угол. Про него поговаривали, что регалии свои он скорее получил за служение, а не военные заслуги. Назначение на Аланды для него, казалось, было даровано свыше. Месяц назад он получил звание генерала, за которым гнался последние 10 лет, но которое все ускользало от него в силу отсутсвия явных полководческих талантов. Он втайне надеялся, что битвы удастся избежать и что главный удар придется на Кронштадт. В июне они уже дали отпор нескольким кораблям союзников. Он надеялся, что Бомарсунд для англичан либо не слишком интересен, либо не так важен для нападения. Оба варианта его устраивали.

– Ну, начнем же! – воскликнул он, увидев вошедших Скворцова и Столя.

– Разведка доложила, что нас ждет атака на флот. В связи с этим сосредоточимся на укреплении обороны. Надо иметь в виду, что строительство крепости продолжится после того, как минует опасность. Сейчас важно расположить корабли так, чтобы они прикрывали участки с недостроенными башнями. В помощь нам направлены корабли, но неизвестно, когда они прибудут.

Бодиско уверенно водил крепким пальцем по карте, показывая, куда может ударить флот союзных войск. Он сдержанно жестикулировал, желваки ходили туда-сюда под тонкой кожей. Не хотелось Бодиско больше воевать, не хотелось!

Йохан и Анатолий ловили каждое слово коменданта, внося свои предложения и поправки, которые встречались сослуживцами одобрительными возгласами. Даже Яков Андреевич приосанился, с такими военными судьба крепости в надежных руках.