1 июня 1913 «Идите же! – мой голос нем…» Идите же! – мой голос нем, И тщетны все слова. Я знаю, что ни перед кем Не буду я права. Я знаю: в этой битве пасть Не мне, прелестный трус! Но, милый юноша, за власть Я в мире не борюсь. И не оспаривает вас Высокородный стих. Вы можете – из-за других — Моих не видеть глаз, Не слепнуть на моем огне, Моих не чуять сил… Какого демона во мне Ты в вечность упустил! Но помните, что будет суд, Разящий, как стрела, Когда над головой блеснут Два пламенных крыла! 11 июля 1913
«Стать тем, что никому не мило…» Стать тем, что никому не мило, – О, стать как лед! — Не зная ни того, что было, Ни что придет, Забыть, как сердце раскололось — И вновь срослось, Забыть свои слова, и голос, И блеск волос. Браслет из бирюзы старинной — На стебельке: На этой узкой, этой длинной Моей руке… Как, зарисовывая тучку Издалека, За перламутровую ручку Бралась рука, Как перепрыгивали ноги Через плетень, Забыть, как рядом по дороге Бежала тень. Забыть, как пламенно в лазури, Как дни тихи… – Все шалости свои, все бури И все стихи! Мое свершившееся чудо Разгонит смех. Я, вечно-розовая, буду Бледнее всех. И не раскроются – так надо — – О, пожалей! — Ни для заката, ни для взгляда, Ни для полей — Мои опущенные веки. – Ни для цветка! — Моя земля, прости навеки, На все века! И так же будут таять луны И таять снег, Когда промчится этот юный, Прелестный век. Феодосия, сочельник, 1913 Генералам двенадцатого года Сергею Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса, Чьи шпоры весело звенели И голоса, И чьи глаза, как бриллианты, На сердце оставляли след, — Очаровательные франты Минувших лет! Одним ожесточеньем воли Вы брали сердце и скалу, — Цари на каждом бранном поле И на балу. Вас охраняла длань Господня И сердце матери, вчера — Малютки-мальчики, сегодня — Офицера! Вам все вершины были малы И мягок самый черствый хлеб, О молодые генералы Своих судеб! ____ Ах, на гравюре полустертой, В один великолепный миг, Я видела, Тучков-четвертый, Ваш нежный лик. И вашу хрупкую фигуру, И золотые ордена… И я, поцеловав гравюру, Не знала сна… О, как мне кажется, могли вы Рукою, полною перстней, И кудри дев ласкать – и гривы Своих коней. В одной невероятной скачке Вы прожили свой краткий век… И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег. Три сотни побеждало – трое! Лишь мертвый не вставал с земли. Вы были дети и герои, Вы все могли! Что так же трогательно-юно, Как ваша бешеная рать? Вас златокудрая Фортуна Вела, как мать. Вы побеждали и любили Любовь и сабли острие — И весело переходили В небытие. Феодосия, 26 декабря 1913 «Над Феодосией угас…» Над Феодосией угас Навеки этот день весенний, И всюду удлиняет тени Прелестный предвечерний час. Захлебываясь от тоски, Иду одна, без всякой мысли, И опустились и повисли Две тоненьких моих руки. Иду вдоль генуэзских стен, Встречая ветра поцелуи, И платья шелковые струи Колеблются вокруг колен. И скромен ободок кольца, И трогательно мал и жалок Букет из нескольких фиалок Почти у самого лица. Иду вдоль крепостных валов, В тоске вечерней и весенней. И вечер удлиняет тени, И безнадежность ищет слов. Феодосия, 14 февраля 1914 «Я с вызовом ношу его кольцо!..» Я с вызовом ношу его кольцо! – Да, в Вечности – жена, не на бумаге. — Его чрезмерно узкое лицо Подобно шпаге. Безмолвен рот его, углами вниз, Мучительно-великолепны брови. В его лице трагически слились Две древних крови. Он тонок первой тонкостью ветвей. Его глаза – прекрасно-бесполезны! — Под крыльями раскинутых бровей — Две бездны. В его лице я рыцарству верна, – Всем вам, кто жил и умирал без страху! Такие – в роковые времена — Слагают стансы – и идут на плаху. |
