Мама с беконом в руках проходит мимо Сэвена и сжимает его плечо.
– Спасибо, что вчера остался с братом, пока мы… – Она осекается, и напоминание о вчерашнем вечере повисает в воздухе. Мама прочищает горло. – Мы очень это ценим.
– Да без проблем. Мне нужно было выбраться из дома.
– Кинг приехал на ночь? – спрашивает папа.
– Скорее переехал насовсем. Аиша говорит, они снова станут семьей, будут жить вместе и…
– Эй, – перебивает его папа. – Это твоя мама, друг мой. Не надо строить из себя взрослого и называть ее по имени.
– Хоть кому-нибудь в том доме не помешает повзрослеть, – замечает мама и, достав сковороду, кричит в коридор: – Секани, повторять я не буду. Если хочешь к Карлосу на выходные, тогда вставай! На работу я из-за тебя опаздывать не собираюсь.
Наверное, сегодня она должна отработать дневную смену за вчерашнюю ночь.
– Па, ты же знаешь, что будет, – продолжает Сэвен. – Он ее побьет, она его выгонит. Потом он снова вернется и снова скажет, что изменился. Только в следующий раз я не позволю ему поднять на меня руку.
– Ты можешь в любой момент переехать к нам, – говорит папа.
– Знаю, но не могу же я бросить Кению и Лирику. Этот придурок такой долбанутый, что может и их побить. И плевать он хотел, что это его дочери.
– Ладно, – отвечает папа. – Только ничего ему не говори. Если он к тебе полезет, скажи, и я разберусь.
Сэвен кивает и переводит взгляд на меня. Потом открывает рот и, зависнув так на несколько секунд, произносит:
– Мне очень жаль, что это случилось, Старр.
Наконец хоть кто-то озвучил то, из-за чего над всеми нами нависла туча. И по какой-то причине сейчас это так для меня важно, будто признал он сам факт моего существования.
– Спасибо, – говорю я, хотя сочувствия не заслуживаю. Его заслуживает семья Халиля.
Какое-то время слышно лишь, как потрескивает на сковороде бекон. Такое ощущение, что на лбу у меня наклейка «Осторожно: хрупкое!» и все решили, что лучше не испытывать судьбу и молчать, чем сболтнуть что-то, что меня сломает.
Но хуже тишины нет ничего.
– Сэвен, я твою худи одолжила, – бормочу я. Случайная фраза, но и она лучше, чем ничего. – Синюю. Правда, маме пришлось ее выбросить… Кровь Халиля… – Я сглатываю. – На худи его кровь.
– О…
Всю следующую минуту мы снова молчим.
Потом мама поворачивается к сковородке и хрипло произносит:
– Бред какой-то. Совсем ребенок… Он был совсем еще ребенком.
Папа качает головой.
– Парень и мухи бы не обидел. Он такого не заслужил.
– Так почему его застрелили? – спрашивает Сэвен. – Он агрессивно себя вел?
– Нет, – отвечаю я тихо.
Я пялюсь в стол и вновь чувствую на себе пристальные взгляды.
– Он ничего такого не делал, – говорю я. – Мы ничего не делали. У Халиля даже пистолета не было.
Папа медленно выдыхает.
– Народ здесь с ума сойдет, когда узнает.
– Весь район уже обсуждает это в твиттере, – замечает Сэвен. – Я еще вчера видел.
– Твою сестру упоминают? – спрашивает мама.
– Нет. Пишут: «Покойся с миром, Халиль», «Нахер полицию» и все такое. Не думаю, что им известны какие-то подробности.
– А что будет, если они всплывут? – спрашиваю я.
– Ты о чем, малыш? – хмурится мама.
– Там были только мы и коп. Ты же знаешь, как бывает. Такие вещи показывают по телику по всей стране, а потом свидетелям угрожают, на них охотятся копы и все такое.
– Я не позволю ничему подобному случиться, – говорит папа. – Никто из нас не позволит. – Он переводит взгляд на маму и Сэвена. – Нельзя никому говорить, что Старр была там.
– Даже Секани? – спрашивает Сэвен.
– Даже ему, – отвечает мама. – Пусть лучше остается в неведении. Пока мы будем просто молчать.
Я видела, как это происходит раз за разом: чернокожего парня убивают только за то, что он чернокожий, и начинается ад. Я всегда постила в твиттере посмертные хештеги, репостила фотографии на тамблере, подписывала петиции и твердила, что, если нечто подобное случится на моих глазах, я буду кричать громче всех и сообщу всему миру о происшедшем.
И вот оно случилось, а я так боюсь, что даже не могу открыть рта.
Я хочу остаться дома и смотреть «Принца из Беверли-Хиллз», мой самый любимый сериал. Кажется, я все серии знаю наизусть. Сериал ужасно смешной, а еще местами похож на мою жизнь. Даже песня из заставки как будто обо мне[17]: гангстеры задумали недоброе, устроили переполох в нашем районе и убили Наташу, а мои родители испугались, но отправили меня не к тете с дядей в богатый район, а в дорогую частную школу. Хотелось бы и мне оставаться собой в Уильямсоне, как это делал Уилл в Беверли-Хиллз.
А еще если я останусь дома, то смогу поговорить с Крисом. После вчерашнего злиться на него глупо. Кроме того, можно позвонить Хейли и Майе – девчонкам, которые, по словам Кении, моими подругами не считаются. Отчасти я понимаю, почему она так говорит. Я никогда не приглашаю их к себе. С чего бы? Они живут в небольших особняках, а мой дом – просто небольшой.
В седьмом классе я совершила ошибку и пригласила их к себе с ночевкой. Мама разрешила нам красить ногти, не спать всю ночь и есть столько пиццы, сколько влезет. Всё должно было быть так же весело, как у Хейли. (Мы до сих пор иногда остаемся у нее на выходные.) Тогда я пригласила и Кению, чтобы наконец-то потусоваться всем вместе. Но Хейли не пришла: папа не отпустил ее на ночь в «гетто», о чем я случайно узнала из разговора родителей. Зато пришла Майя, но вскоре попросила предков ее забрать, потому что за углом началась какая-то разборка и выстрелы очень ее напугали.
Тогда я окончательно и осознала, что Уильямсон – один мир, а Садовый Перевал – совершенно другой и смешивать их нельзя.
Впрочем, не важно, как я хочу провести сегодняшний день, – родители уже все распланировали за меня, и мама велит помочь папе в магазине.
Прежде чем уйти на работу, Сэвен заходит ко мне в комнату в рабочей форме – рубашке поло и брюках – и обнимает меня.
– Люблю тебя, – говорит он.
Потому я и ненавижу, когда кто-то умирает. Люди начинают делать то, чего не делают никогда. Даже мама обнимает меня дольше и крепче обычного, и отнюдь не просто так. Зато Секани крадет у меня из тарелки бекон, заглядывает в экран моего телефона и специально наступает мне на ногу. За это я его и люблю.
Я отношу во двор миску собачьего корма и остатки бекона для нашего питбуля Кира. Папа дал ему такую кличку, потому что он всегда был тяжелый, как мешок кирпичей. При виде меня Кир тут же принимается скакать и рваться с цепи, а когда я подхожу поближе, этот засранец прыгает мне на ноги, так что я чуть не падаю.
– Место! – кричу я.
Он сползает на траву и смотрит на меня огромными щенячьими глазами. Так он извиняется.
Знаю, питбули бывают агрессивны, но Кир бóльшую часть времени ведет себя как щенок. Большой щенок. Однако реши кто-нибудь вломиться к нам в дом – щенком он быть перестанет…
Пока я кормлю Кира и подливаю ему воды в миску, папа собирает в своем садике пучки листовой капусты и подрезает розы, бутоны у которых размером с мою ладонь. Папа проводит в саду каждый вечер – сажает, обрабатывает почву и разговаривает. Он утверждает, что хорошему саду необходим хороший разговор.
Через полчаса мы едем в его пикапе. Окна закрыты. По радио Марвин Гэй спрашивает, что же все-таки происходит[18]. Снаружи по-прежнему темно, хотя из-за облаков по чуть-чуть выглядывает солнце. Вокруг почти никого. В такую рань хорошо слышно, как на автостраде рокочут фуры. Папа подпевает Марвину, но в ноты, хоть убей, не попадает. На нем майка «Лейкерс»[19], а под ней ничего нет, так что видны татуировки на руках. Мне улыбается одна из моих детских фотографий, навсегда запечатленная у него на предплечье с подписью: «То, ради чего стоит жить, то, ради чего стоит умереть». Татуировки с Сэвеном, Секани и такой же подписью набиты у него на другой руке – точно любовные послания в своей простейшей форме.
