Родители понимали, что эмиграция и расставание с той девочкой сильно повлияли на сына. Дерзкий, бойкий, ловкий, смелый – он таким и остался, но теперь ему словно не хотелось проявлять свои козыри. Говорят, был мальчик, который до семи лет молчал. Потом случайно выяснилось, что мальчик умеет говорить. Когда же у него стали спрашивать, почему он молчал всё это время, мальчик сказал, что до этого момента не было подходящего повода заговорить. Может, это всего лишь легенда, но родители надеялись, что их Томас ещё вернётся, когда появится веская причина.
К двадцати двум годам отстранённость и отчуждённость Томаса достигли предела. Такая жизненная позиция позволяла ему легко выполнять работу, за которую другой человек даже не возьмётся. Сначала армия, потом разведка, потом училище, теперь диверсионное управление. Время от времени солдату и тем более диверсанту приходится делать чью-то жизнь хуже. Диверсант только этим и живёт: то кого-то скомпрометирует, то соблазнит, то ограбит, то разрушит, то убьёт. Такая работа, ничего личного. Убивать, соблазнять и грабить удобнее тех, кто тебе безразличен. А Томасу были безразличны почти все, кроме родителей и ещё пары человек, одного из которых Томас знал заочно. В таком мире жил Томас. Не то чтобы счастливо, зато предсказуемо.
И Томасу, и его родителям приходила в голову мысль восстановить контакт с той девочкой, раз уж такая любовь случилась. Злая ирония состояла в том, что кроме имени Томас ничего про неё не знал. Пионерский лагерь, вторая смена, четвёртый отряд. Чёрт с ним! Можно поднять архивы и найти по имени, по фотографии. А если девочка забыла те короткие встречи после отбоя и одну сценку в спектакле, в которой девочка прыгала, а Томас ловил её за хрупкую талию? Если она не вспомнит Томаса по фотографии? Если у неё своя жизнь и в ней нет места для Томаса? Нет уж, пусть идёт как идёт: солдат, разведчик, диверсант. Томас не осознавал, что делал всё, чтобы прожить эту жизнь поскорее, раз уж так сложилось. Может, ему повезёт и в следующей жизни он будет более счастливым.
Теперь Томасу тридцать семь. На его счету десятки серьёзных дел. Реализация пяти последних операций была полностью на нём: от планирования до финала. Томас – главная звезда на небосклоне Управления. Томас знает, что он не единственный, но самый перспективный. Значит по соображениям целесообразности все сложные задачи будут поручаться ему, пока «Акела не промахнётся дважды». Затем – или уход на тренерскую работу, или Управление решит закрыть его вопрос раз и навсегда.
Томас знал свои перспективы, не сильно дорожил жизнью и развлекался как мог в предлагаемых обстоятельствах. Если бы жизнь сложилась чуточку иначе, Томас стал бы режиссёром. Больше, чем выступления на сцене, Томас любил постановку и организацию спектаклей. Были и задатки продюсера: Томас даже ненастоящие билеты «продавал» за ненастоящие деньги. Все говорили про реинкарнацию, допуская, что в Томаса при рождении вселился дух театрального режиссёра. Часто сам того не замечая, в свойственной для себя манере Томас делал работу с налётом артистизма, драматизма, в крайнем случае – клоунады.
Две несочетаемые черты характера слились в одном человеке и породили диверсанта, желающего зрительского признания и аплодисментов. Каждую операцию Томас планировал как спектакль: роли, реплики, реакция зрителей, катарсис в финале. Ему говорили: «Нужно убить – убей. Зачем ты цветок на подоконник поставил? Разве твоя жертва – профессор Плейшнер?» Однако работу Томас делал лучше прочих. Командиры наставляли Томаса: надо быть расчётливее, прагматичнее. Но ему хотелось шоу.
Томас посчитал бы личным оскорблением, если его самого убьют просто, незамысловато, без огонька. Пусть убийство Томаса войдёт в историю. Пусть получится учебное пособие для молодых диверсантов. Пусть снимут кино или хотя бы напишут книгу. Чёрт с ней, с книгой; пусть выйдет заметка на двести слов в местной хронике и сорокасекундный репортаж в новостях – хотя бы так. Но исполнителей, способных на такое представление – раз-два и обчёлся. Томас да ещё один диверсант в Москве. И если Брагин для Томаса – кумир и объект для подражания, то полковник Брагин даже не слышал про Томаса. Не тот у Томаса пока уровень выступлений, не та сцена. Если бы можно было диверсанту выбирать своего убийцу, то Томас однозначно предпочёл бы Брагина и захотел посмотреть всё представление от начала до конца. Ещё одна несбыточная фантазия Томаса.
Что на личном фронте? Четыре года Томас живёт с девушкой. Познакомились на дне рождения общего друга. Оба были без пары, и именинник посадил их рядом. Слово за слово, подружились. Потом поняли, что есть взаимное чувство. Может – любовь, может – что-то попроще. Наверное, всё-таки симпатия. Стали жить вместе. Инга намекала на брак, но Томас ещё не сказал ей, кем он работает на самом деле. Инга была симпатичной, доброй, умной и прагматичной, как тут принято. А для Томаса этот мир всепроникающей целесообразности так и не стал родным.
Годы ушли у Томаса на то, чтобы смириться с прагматичным укладом жизни. Только из этого ничего не вышло. Не мог Томас принять этот прагматизм как главную норму жизни: ты представляешь ценность для других по сумме своих ресурсов, которыми они могут воспользоваться. В этом смысле самые уважаемые люди – стоматологи. Ты можешь прийти к стоматологу в гости с бутылкой дешёвого венгерского вина и показать ему свои зубы. Он, конечно, назначит приём в кабинете, но первый совет ты получишь по-дружески, всего за два с половиной евро.
Томас был невыгодный друг. Никто не мог прийти к нему с бутылкой вина и получить совет. Томас – диверсант, только об этом никто не знает. Его прикрытием была компания, торговавшая с Советами вторчерметом. Нельзя принести водопроводный люк и прицениться у Томаса хотя бы в первом приближении, за сколько его можно сдать в металлолом.
Работа, которой не мог воспользоваться никто из знакомых, делала Томаса максимально бесполезным и ненужным. Добавляла дискомфорта всеобъемлющая меркантильность окружающих. Всё подвергается подсчёту, у всего есть цена и каждый должен вести баланс затрат и прибылéй.
Смешно сказать, но раз так вышло, то и умолчать нельзя: Инга считала себя авторкой и режиссёркой артхаусных фильмов. А Томасу, прирождённому театральному режиссёру, приходилось быть продавцом металлолома. Разок Томас решил вставить свои пять сантимов в обсуждение очередного театрального шедевра. Инга так многозначительно посмотрела на Томаса, что он телепатически услышал её мысли: «Не следует продавцу вторчермета позориться, высказывая свои поверхностные суждения об акте высокого искусства».
Томасу тридцать семь. В этом возрасте у его отца была дружная семья, а самому Томасу тогда было четырнадцать. Первые и похоже последние счастливые воспоминания были связаны с тем периодом жизни. Потом кризис в стране, разруха, эмиграция, армия, разведка, секретная служба. Однако кое-что связывает Томаса с беззаботными, светлыми и добрыми воспоминаниями из детства: он как был, так и остался ужасным сладкоежкой. Диверсант с задатками режиссёра, который хороший кусок горького шоколада ставит следом за присягой.
Томасу тридцать семь, и он всё чаще задумывается, какими будут его следующие тридцать семь. Снова и снова он приходит к мысли, что надо что-то менять и может быть даже радикально. Будет ли в лучшем будущем место для Инги? Вероятно, нет. Она не сможет, да и не захочет уменьшить свой прагматизм; она не считает полезными большую открытость и эмоциональность. «Зачем портить чувствами то, что хорошо работает» (с) Инга. Она хорошая девушка, но не та, какую представлял себе Томас. Он даже верит словам Инги о том, что та хочет брака и долгих лет семейной жизни с Томасом, но чего хочет он сам?
Томасу тридцать семь, и что-то надо менять. Возможно, он сделал ошибку в двадцать два, когда пошёл в армию и потом в разведку. Он сделал ошибку, но всё можно переиграть. Подать в отставку, начать с нуля. Возможно, для этого потребуется вернуться в Россию. Он не будет искать ту девочку. Просто будет надеяться, что в России она была не одна такая: светлая, чувственная, искренняя.
