К ночи дождь снова усиливается, и Пит отправляется закрыть окна по всему дому, когда телефон наконец-то привлекает к себе внимание. Вздрагиваю, услышав звонок, и с опаской поднимаю трубку. Пит прибегает мгновенно и усаживается рядом, снова прислоняя свою голову к моей.
— Энни стало хуже. Ее забрали на операцию, — сухо говорит Джоанна, явно сжимая челюсти, держась из последних сил. — Я позвоню вам, как только что-то прояснится.
Положив трубку, Пит просто утыкается взглядом в пустоту перед собой, поджав губы. Опускаю голову ему на плечо и сжимаю руку, ожидая хоть какой-то реакции.
— Нужно попробовать заснуть, — шепчу я. — Без сна эта ночь покажется бесконечной.
— Вдруг позвонят?
— Пит, мы услышим.
Он соглашается, утягивая меня вслед за собой на подушки и обвивая руками со всех сторон. Не знаю, понимает ли Пит, что именно в этом я сейчас и нуждаюсь, или делает это интуитивно, но я рада, что ни одному из нас не приходится проходить через последние события в одиночку.
Ровное дыхание шевелит волосы на моем затылке, а под щекой размеренно бьется сердце. Я задремываю, мысленно умоляя сердце Энни биться в таком же ритме.
Этот сон трудно назвать приятным или хотя бы терпимым. Мы просто мечемся в кровати, периодически пробуждаясь от кошмаров друг друга. Пит не выдерживает первым.
— Это пытка, — бормочет он, сидя на краю кровати, — просто сидеть и ждать.
И я с ним охотно соглашаюсь. Голова раскалывается, а все тело ломит, хотя не прошло еще и пары часов. Больше мы не ложимся.
Спускаемся вниз и завариваем по огромной кружке травяного чая, который, к сожалению, давно не помогает ни мне, ни ему. Я ловлю себя на мысли, что неосознанно стараюсь шуметь как можно меньше, чтобы не пропустить телефонный звонок. Постоянно прислушиваюсь и замираю, когда начинает казаться, что вот-вот мы услышим голос Джоанны или мамы.
Пит открывает входную дверь, впуская в дом прохладный влажный воздух, и усаживается на пол прямо у порога. Присоединяюсь к нему, пристроившись напротив. Мы сидим так, кажется, целую вечность, наблюдая за танцами капель, без остановки падающих с неба.
— Когда ты говорила с ней в последний раз? — тихо спрашивает Пит с задумчивым выражением лица, все еще сжимая в руках наполовину пустую кружку чая.
— Где-то неделю назад. А ты?
— Позавчера, — грустный вздох. — И как я мог не понять, Китнисс? Теперь всё кажется очевидным. Она постоянно жаловалась на усталость, долго не могла отдышаться после того, как дойдет до телефона. Я уже молчу про бессонницу. Я должен был догадаться.
— И что бы это изменило?
— Не знаю, — он откидывается назад, упираясь затылком об дверной косяк. — Может быть, я бы заставил ее лечь в больницу. Мы бы раньше попросили помощи у Плутарха, и ее могли наблюдать лучшие врачи.
— Энни не хотела, чтобы мы знали. Это был её выбор, Пит.
— От этого не легче.
Тоже откидываюсь назад, наблюдая за Питом. Он снова смотрит в одну точку, раздумывая над чем-то, что явно не приносит никакого удовольствия и хмурится, нервно постукивая пальцами по кружке.
— Если она… если останется только ребенок, что с ним будет? Его просто отдадут в другую семью? В которой про Финника будут знать только то, что он смазливый любимчик Капитолия, а Энни — его сбрендившая жена, чудом победившая в Играх? Джоанна ни за что не возьмет на себя такую ответственность. И мы тоже не сможем.
— Почему? — слишком быстро и настойчиво спрашиваю я. Пит вопросительно поднимает брови, явно не ожидая такой реакции.
— Ты не хочешь детей, Китнисс, а мне их заводить категорически нельзя. Какой из меня родитель, если я себя не контролирую?
Не сдерживаюсь от того, чтобы закатить глаза.
— Когда же ты перестанешь считать себя бомбой замедленного действия?
— Когда перестану ей быть, — сухо отвечает он. Ненадолго между нами снова повисает тишина, нарушаемая только шорохом дождя. Мне совершенно не хочется ссориться или спорить, но и оставлять все так нельзя.
— Не хочу даже думать о том, что нам придется совершать такой выбор, Пит. Энни справится. Она продержалась так долго, и точно не позволит ребенку остаться совсем без родителей. Я в этом уверена, — оставляю свою кружку на полу и пересаживаюсь к нему, привалившись к плечу и руке. — А еще я уверена в том, что ты совершенно не умеешь смотреть на происходящее со стороны, — он вопросительно наклоняет голову, ожидая объяснений. — Помнишь, как ты вернулся домой и сажал примулы? — указываю рукой на палисадник около своего дома. — Я делала шаг, а ты пятился на три назад, будто я монстр, а не человек. А потом валялся рядом с клумбой, потому что я пробежала рядом, слишком близко. Помнишь?
— Хотелось бы забыть, — вздыхает он.
— Нет, это нужно помнить. Потому что, да, тот Пит был бомбой замедленного действия. А этот… — тычу пальцем ему в грудь несколько раз, пока он не перехватывает мою руку, мягко целуя в тыльную сторону ладони и переплетая наши пальцы. — Этот Пит совершенно другой. Ты не видишь этого, потому что не хочешь. Или потому что привык видеть в себе только плохое. Но я тоже была здесь всё это время и видела, как ты запихнул этого первого Пита очень-очень глубоко внутрь, откуда ему уже никогда не выбраться.
— Ты не объективна, — только и говорит Пит, но все же немного расслабляется, что я воспринимаю как личную победу. Он молчит очень долго, медленно поглаживая мою ладонь большим пальцем, а потом наклоняется и целует в лоб. — Спасибо.
Поднимаю голову, прося о большем, и Пит мягко прижимается своими губами к моим. Поцелуй выходит настолько нежным, что у меня щиплет в уголках глаз, и начинает кружиться голова. И это самое главное подтверждение правдивости моих слов.
Этот поцелуй — будто итог всему тому, через что нам пришлось пройти. Он не требовательный, не отчаянный, в нем нет ни капли боли или страха. Это любовь в чистом виде, вновь переполняющая нас обоих, делающая нас другими Китнисс и Питом. Мне не нужно ничего говорить или слышать, все и так понятно.
Его любимый цвет оранжевый. Он пекарь и художник. Он всегда спит с открытыми окнами и включенным ночником. Он завязывает шнурки на двойной узел и любит читать вслух. Он самый заботливый и внимательный человек на свете. Он может преодолеть любое препятствие на своем пути, если дело касается любимых людей. Даже если это препятствие — охмор и изощренные пытки. И мне чертовски повезло его любить.
Не хочется отстраняться, но от переполняющих чувств грудь буквально распирает, так что приходится остановиться хотя бы на пару секунд, чтобы вздохнуть и сморгнуть слезы, которые, конечно же, замечает Пит. И умудряется мгновенно встревожиться.
— Я просто очень устала, — отговариваюсь я, и его этот ответ устраивает. Мы поднимаемся наверх, снова перетаскивая телефон поближе. Стрелка указывает на три часа, отчего мое сердце испуганно сжимается.