Уже сидя дома на кровати вижу, что мои руки тоже в крови, но никаких ран нет. Долго отмываюсь под краном, но кровь напарника будто въелась в кожу, так что приходится отдирать ее ногтями. Возвращаясь обратно в постель, вижу, что в спальне соседнего дома открыто окно, а за задернутой занавеской по комнате перемещается силуэт. Почему-то становится непривычно спокойно. В мыслях вновь и вновь появляется воспоминание о лице Пита совсем рядом с моим, особенно тот момент, когда его глаза начинают принимать нормальный вид. Почему-то хочется улыбнуться. Он смог справиться с припадком, хотя мог с легкостью убить меня, это радует.

Засыпаю мгновенно и всю ночь вижу, как напарника убивают огромным кинжалом, разрывают на части переродки, взрывают бомбой и бесконечно пытают в подземельях Капитолия. Пытаюсь спасти его, но итог один: бездыханный Пит и мои руки по локоть в его крови. Вырваться из кошмара удается только ранним утром, еще до рассвета. Простыня вся свернулась в клубок и насквозь промокла от пота. Первым делом иду к окну и вижу горящий свет на первом этаже соседнего дома, выдыхаю и бросаю взгляд на свои руки: темно-синие браслеты синяков на обеих кистях. Дотрагиваюсь до затылка и морщусь от боли, нащупав шишку.

Ну что ж, в целом все прошло не так уж и страшно. Он не так безнадежен, как казалось раньше. Есть вероятность, что пройдет пару месяцев, он привыкнет видеть меня несколько раз в день и перестанет так реагировать. Мы могли бы стать отличными соседями, вместе бороться с пьянством Хеймитча. Я бы охотилась, а Пит пек, тогда можно даже не появляться в центре города. Трясу головой, отбрасывая подобные мысли. Нельзя строить какие-то планы, еще слишком рано говорить о чем-то большем.

До прихода надзирателей еще остается несколько часов, поэтому плетусь в душ, чтобы смыть с себя остатки ночных кошмаров, а потом подбираю футболку с самыми длинными рукавами. Сейчас ни мне, ни Питу не нужны допросы о причинах появления синяков на моих руках. Провожу пальцами по темным следам, вспоминая вчерашний вечер, черные глаза без радужек и близость чужого тела, от которой я уже совершенно отвыкла. Особенно отвыкла от близости Пита. Сердце начинает биться чаще.

Раньше я знала, что, если Пит рядом, значит, я в безопасности, даже ночным кошмарам будет не подобраться близко. Теперь же все наоборот. Тело невольно напрягается в его присутствии, я пытаюсь улавливать любое, даже самое незаметное движение и эмоцию, постоянно чего-то напряженно жду.

Но в моменте, когда я уже валялась на полу, в голове были мысли совершенно не о том, как вырваться и спастись. Я пыталась найти в сбрендившем парне намеки на Моего Пита, надеялась снова увидеть в его глазах тот проблеск понимания, как тогда в Капитолии. Ему удалось справиться со своими кошмарами в тот раз, даже учитывая, что я целовала его и со всей силы сжимала руки. Лишь на секунду показалось, что охмор отступил навсегда, что Пит теперь снова с нами, снова со мной. К сожалению, только показалось.

Спускаюсь вниз и замечаю на кухонном столе миску с лекарствами, которую вчера оставила в соседнем доме, и небольшую плетеную корзинку, наполненную сырными булочками. Рядом лежит записка, на ней всего два слова, выведенные аккуратным почерком: «Прости меня». Перечитываю несколько раз, будто могу найти в ней что-то еще, какой-то дополнительный смысл, немного больше, чем есть на самом деле. Прижимаю к себе бумажку, на глазах выступают слезы.

Однозначно, не все потеряно.

Хеймитч ведь тоже видит в Пите что-то, за что еще можно бороться. Его мозги, конечно, давно проспиртованы, но в мудрости ментора пока что сомневаться не приходилось. Мне тоже не стоит сомневаться. А я просто боюсь, что он окажется неправ. Мы оба обязаны Питу, тут даже думать не о чем. Пусть это и больно, видеть в его глазах отвращение и злость, но, объективно говоря, я это заслужила. Не сильно-то мы берегли его теплые чувства, чаще будто специально усугубляли и без того напряженные ситуации.

И Хеймитч прав, кроме нас у Пита никого. Нужно пытаться, а если ничего не выйдет, то отправим его обратно в Капитолий, а сами будем доживать свой век тут, на окраине Двенадцатого. По крайней мере, будем точно знать, что сделали все, что могли.

Нужно позвонить Аврелию! Смотрю на часы и понимаю, что еще слишком рано для звонков, но совсем скоро Пит уже придет с остальной компанией на завтрак, а мне нужно знать гораздо больше про приступы. Извините, доктор, но сегодня у вас будет ранний подъем. Набираю номер из записной книжки, трубку поднимают с третьего гудка.

— Слушаю, — звучит сонный голос Аврелия.

— Доктор, это Китнисс. Извините, что так рано, но это срочно.

— Что-то с Питом? — по голосу слышно, как он встревожился.

— Ну, он в порядке, точнее, не совсем… — выдыхаю, приготовившись рассказывать про вчерашний вечер, и выкладываю все настолько последовательно, насколько вообще могу. Аврелий не перебивает, а на заднем фоне слышится шелест бумаги — видимо, записывает мои слова, чтобы потом проанализировать все еще подробнее. Заканчиваю рассказ на булочках и записке, найденных сегодня утром, и выжидающе замолкаю. Проходит не меньше минуты, прежде чем он, наконец, отвечает.

— Китнисс, мне очень жаль, что ты пострадала. Я не должен был просить тебя о таком, — доктор шумно выдыхает. — К сожалению, я переоценил успехи мистера Мелларка по части сдерживания агрессии.

Хмурюсь и удивляюсь его словам. Я ведь только что расписывала в красках, что Пит смог остановиться и успокоиться, а потом еще и принес мне любимые булочки в знак примирения. Как понимать «переоценил успехи»? Разве это и не есть самые настоящие успехи?

— Ну а мне не жаль! — звучит слегка раздраженно, и я пытаюсь успокоиться, чтобы продолжить диалог дальше. — Я звоню вам, чтобы вы сказали, как мне стоит действовать дальше, а не для извинений.

— Да, это правильно, что ты позвонила. Наш предыдущий план требует пересмотра.

— Хорошо, я вас слушаю, — присаживаюсь на пол и жалею, что тоже не взяла карандаш и лист бумаги, теперь придется полагаться на свою память.

— Я буду рекомендовать Питу, а сейчас рекомендую тебе держаться подальше друг от друга, — настойчиво произносит доктор, а я впадаю в недоумение.

— Как это «подальше»? Вы в прошлый раз сказали, что ему нужно общение, ответы на вопросы! Вы же говорили, что ему нужно напомнить о прошлом.

— Китнисс, это было до того, как он на тебя набросился. Мы проводили много тестов, и я был совершенно уверен, что до физического насилия не дойдет.

— Доктор, я в порядке. Говорю же, он смог остановиться и… — впервые за все время нашего общения Аврелий перебивает меня.

— В этот раз смог. Нет никаких гарантий, что сможет в следующий, — голос звучит строго и одновременно грустно. — Хеймитч поможет Питу с воспоминаниями, его никто не лишает общения. Дело конкретно в тебе, Китнисс.

— И что вы хотите? — больше не могу сдерживать свое раздражение. — Чтобы я его избегала?! Мы вообще-то живем напротив друг друга!

— Мисс Эвердин, ваше общение должно быть сведено к минимуму, пока я не буду убежден, что это безопасно, — пытаюсь возмутиться, но доктор не дает мне вставить и слова. — В противном случае, Питу придется вернуться в Капитолий.

Бросаю трубку об стену, и она с глухим звуком падает на пол. Да что он вообще понимает?! У него не получилось вылечить Пита, тогда какого черта он считает себя экспертом? Не собираюсь слушать его.

Я не боюсь Пита. Насколько бы его сознание и память не были изменены, нельзя от него отворачиваться. Хеймитч прав, Пит никогда не перестал бы за меня бороться. А мы с ментором оба в долгу перед ним. А парочку синяков и шишку даже нельзя считать травмами по сравнению с моим недавним состоянием.

Хожу по кухне из угла в угол, а под ногами хрустят осколки разбитой вчера кружки. Решаю не дожидаться Сэй и прибрать их сама. В конце концов, хватит доводить бедную женщину ежедневными погромами. Выметаю осколки на улицу, потом съедаю одну булочку и ложусь на диван. Совсем скоро должен прийти Хеймитч, нужно обсудить с ним наш план по лечению Пита. К черту Аврелия, никто не знает напарника лучше, чем мы.