Но сегодня день выдается относительно спокойным, а вечером у нас планируется совместный ужин с Хеймитчем и Сэй. Нам троим стоило огромных усилий уговорить Пита оставить пекарню на несколько часов без внимания, пусть и волноваться не о чем — каждый из нанятых сотрудников трудился честно и усердно, почти все освоили хотя бы азы пекарского дела, да и случись что, — от пекарни до Деревни не больше получаса медленным шагом. Скрепя сердце, Пит все же отрывается от работы, выдав каждому не менее тысячи инструкций перед уходом, но ужину не дано состояться — внучка Сэй подхватывает инфекцию, и Хеймитч быстро сливается под предлогом, что больше видеть не может наших лиц.
И только усевшись вдвоем перед телевизором на диване, я понимаю, насколько мне не хватает нашей ленивой размеренной жизни, позволявшей тратить столько времени друг на друга.
— Как же я устал, — шепчет Пит, будто читая мои мысли.
— Скоро станет проще.
— Надеюсь, — смеется он. — Мне уже даже снятся буханки хлеба, прямо как в детстве, когда мать заставляла все выходные проводить у печки!
— Буханки лучше переродков.
— Согласен, — он прижимает меня крепче, а я опускаю голову ему на плечо. — Тебе тоже меньше снятся кошмары?
Киваю в подтверждение.
— Совместный сон был лучшим решением. Или это из-за перманентной усталости?
— Хотелось бы думать, что первое.
Чувствую поцелуй у себя в волосах и улыбаюсь.
— Даже если нет, ты все равно от меня не избавишься.
Мягкие пальцы дотрагиваются до подбородка, подтягивая его наверх, и следом теплые губы накрывают мои. От поцелуя сразу же бегут мурашки, а усталость уступает место другим ощущениям.
По этому я скучала еще сильнее.
— Это отличная угроза, — шепчет Пит, но я его уже не слышу, затыкая новым поцелуем.
Всего несколько секунд требуется на то, чтобы забыть о том, что еще полчаса назад я мечтала, как усну пораньше и хорошенько отдохну. Теперь я мечтаю лишь об одном — продвинуться хоть немного дальше уже начатого. Чтобы ясно выразить свои намерения, забираюсь Питу на коленки, обхватив его ногами с двух сторон и углубляю поцелуй, а потом прикусываю нижнюю губу. Намек оказывается вполне очевидным, так что его руки быстро пробираются под мою футболку, сжимаясь на талии. Изначально это кажется отличным знаком, но совсем скоро эти же руки не дают прижаться ближе, а потом вовсе отталкивают на неприлично большое расстояние.
Вопросительно поднимаю бровь, получая еще один, последний, целомудренный поцелуй в кончик носа.
— Почему?
Вопрос звучит странно, но в текущих обстоятельствах меня хватает только на это.
— Китнисс, у меня нет сил даже встать с дивана. Контролировать свои мысли я точно не смогу.
Хочу начать спорить, но сразу же понимаю, насколько это будет бесполезно, так что не без разочарования принимаю поражение и уползаю обратно на свое место у него под боком. Этой же ночью мне в голову приходит мысль: если Пит не поймет, как контролировать себя в такие моменты, мне предстоит еще сотня подобных обломов.
Решение проблемы приходит на следующий день в процессе нарезания пирога на идеальные восемь частей (как научил, а, точнее, приказал Пит), и я отпрашиваюсь уйти пораньше, чтобы приступить к реализации плана.
Когда Пит возвращается домой, то сразу же замечает необычный для нашей кухни набор на столе и удивленно щурится, ожидая объяснений.
— Я подумала, что тебе нужно больше практики с самоконтролем, а поскольку тренироваться на мне… Ну, не то что бы я была против, но вдруг что-то пойдет не так, и…
— Китнисс, я понимаю, о чем ты говоришь.
— Да, хорошо. Поэтому я решила, что ты мог бы тренироваться во время рисования. Помнишь, ты сам сказал, что сосредоточиться сложнее всего во время рисования, так что… Что ты думаешь?
— Думаю, что хуже точно не будет, — как-то слишком равнодушно говорит он, пожимая плечами и рассматривая предметы на столе: книгу растений, стопку пустых листов, цветные карандаши, несколько старых кистей, баночки краски — все, что мне удалось найти у себя и у него дома.
— Если не хочешь, если это тебя расстраивает, — можешь не рисовать.
— Я же сказал, — он натягивает улыбку, но под ней читается гораздо больше эмоций, чем можно себе представить. — Хуже не будет.
Но ни в тот вечер, ни в следующий к карандашам и кистям он не притрагивается, аккуратно складывая их на уголок стола и будто забывая. Я расстраиваюсь, но не хочу давить, потому что, очевидно, один вид таких привычных для него когда-то предметов теперь навевает тоску.
Сентябрь пролетает слишком быстро, унося с собой последние жаркие деньки, оставляя взамен долгожданный прохладный ветер и облачное небо. Мы работаем в пекарне почти каждый день, и с каждым днем я замечаю все больше и больше оживающих строений: в конце улицы открывается мясная лавка, а напротив — мастерская; Новый Котел буквально кипит торговцами и покупателями, так что Сэй полностью погружается в привычные для себя хлопоты; совсем скоро начнет работать школа — пока только несколько классов, но соседские дети находятся в таком предвкушении, что не устают повторять об этом при каждой встрече. Наша Капитолийская соседка тоже заезжает в свое здание, временно возвращая в уже спокойные будни шум стройки и мельтешение рабочих. Она оказывается совершенно нетипичной для столицы девушкой лет на десять старше меня с темными волосами, собранными в высокий тугой хвост, и обыкновенной одеждой, так что отличить ее от жителей Дистрикта в толпе даже не представляется возможным.
Мы знакомимся случайно, сталкиваясь на улице плечами: я несусь с подносом буханок хлеба к Сэй, а она несется с кучей чертежей на свою стройку. И, как бы это странно ни звучало, практически сразу находим общий язык. Кассандра делится своей историей, после чего я проникаюсь к ней настолько сильно, что даже приглашаю на наш ужин с Хеймитчем и Сэй.
На самом деле, в истории нет ничего особенного — родители погибают при штурме Капитолия по пути в президентский Дворец, и она остается совсем одна, совершенно не понимая, как дальше жить. Дальше череда случайных событий приводит к тому, что она приобретает целое здание в далеком Дистрикте, о котором когда-то даже не думала, и решает перевезти семейное дело именно сюда.
— Мне показалось, что людям в Двенадцатом я буду гораздо нужнее, чем в столице, — говорит она, объясняя свое решение.
Семейное дело оказывается частной школой, пользовавшейся в свое время большой популярностью в Капитолии, но конкретно она занималась там с дошкольниками музыкой и пением, чем и планировала увлечь наших местных детишек.
— Ты ведь тоже поешь! — заявляет она за очередным ужином, вдруг сопоставив какие-то факты в своей голове.