— Нет, конечно, — слишком решительно отвечаю я и начинаю чувствовать неловкую необходимость добавить еще что-нибудь, чтобы не выглядеть так отчаянно. — Можешь доводить меня до заикания своим шелестом страниц в любое время.

Пит хмыкает, но согласно кивает, что лично я воспринимаю как обещание, несмотря на то, чем этот секундный жест является на самом деле.

— Возможно, хоть это кресло будет удобнее, потому что еще несколько ночей на диване внизу — и мне потребуется новый позвоночник, — мой взгляд невольно отправляется в сторону коридора, где буквально в нескольких шагах отсюда находятся целые две наглухо закрытые спальни с большими удобными кроватями, упомянуть вслух о которых я просто не могу. Пит, будто читая мои мысли, ободряюще улыбается, сжимая мою руку. — Все в порядке, я просто шучу, — говорит он, но я прекрасно понимаю, что никакой это не порядок.

— Нет, это правда. Ты и так почти не спишь, так что хотя бы эти несколько часов должен находиться в горизонтальном положении на чем-то пригодном для сна, — он отмахивается рукой, будто все это не важно, но я уже начинаю анализировать наши варианты. — Можно притащить сюда матрац или… Как думаешь, Плутарх согласится прислать мне удобный диван, если я очень попрошу?

Пит смеется, покачивая головой.

— Китнисс, у меня дома есть две совершенно пустые спальни, которыми никто никогда не пользовался. Может быть, нам попробовать ночевать в моем доме, прежде чем заказывать из Капитолия новую мебель?

Киваю, даже не успевая подумать о смысле этого предложения, но все равно ощущаю небольшое волнение, ведь мой дом давно перестал был только моим — он стал местом сбора нашей удивительной четверки, каждый из которой даже перестал стучать или спрашивать разрешения, проходя внутрь. В доме Пита я всегда чувствовала себя гостем, не приходила без приглашения, а, если это все же случалось, чувствовала себя некомфортно.

Пит, заметив мое смятение, оставляет быстрый поцелуй у виска и предлагает что-нибудь поесть, и в тот же момент я понимаю, что очень голодна, так что решаю углубиться в размышления чуть позже.

Пока я вытаскиваю все заготовки из холодильника подряд, Пит рассказывает о том, что с добавлением пяти пар рук дела в пекарне пошли куда быстрее, и Хеймитч даже предположил, что мы сможем открыться к середине сентября. На следующей неделе ему предстоит выяснить, каким образом в Новом Панеме можно наладить и оплатить поставки необходимых ингредиентов, потому что не хочет больше принимать никаких подачек от наших «друзей» из столицы, а еще постепенно обучать всех новеньких управляться с тестом также умело, как и он сам.

— Раньше на кухне работала только Паола, — объясняет он, и я припоминаю невысокую темноволосую женщину лет пятидесяти, которая расположила всех нас к себе буквально за несколько минут. — Но она работала поваром и умеет печь только хлеб. Остальные готовили разве что дома для родных, но это не проблема, потому что достаточно знать рецепты и как следует попрактиковаться. К тому же, не все должны уметь печь: кто-то должен стоять за прилавком и встречать посетителей, и я подумал, что ты вряд ли захочешь…

— Нет, — решительно отвечаю я, представив, что придется весь день общаться с незнакомцами. — Только не за прилавком.

— Да, именно так я и подумал. Поэтому нужно решить, кто этим займется, а еще… — он замолкает, осматривая найденные и вытащенные на стол запасы. — Китнисс, ты забыла, что мы вдвоем, и решила накормить всю Деревню?

Окинув еще раз взглядом всю еду, понимаю, что так и не нашла того, что хотела бы съесть, и грустно вздыхаю.

— Ежевичного пирога не осталось?

Пит ухмыляется и качает головой.

— У меня еще есть ежевика, так что можно сделать новый.

Киваю со всем энтузиазмом, который могу из себя извлечь, а потом отправляюсь вслед за Питом на его кухню. Он быстро выгружает на стол необходимые ингредиенты, решая, что сейчас самое время приступить к моему обучения, но совершенно не осознавая, насколько я невнимательно слушаю, безотрывно наблюдая за его уверенными действиями.

Да, я уже видела, как Пит готовит, но сейчас картина представляется мне поистине завораживающей. Наверное, поэтому я разбиваю одно яйцо наполовину мимо миски, а потом насыпаю слишком много разрыхлителя, в результате чего получаю единственное задание — помешивать в сотейнике ежевику с сахаром (и то под чутким контролем), чтобы не пришлось переделывать все тесто заново. Когда начинка готова, мне поручается сидеть и запоминать последовательность действий, но из всего процесса я запоминаю только то, как выглядят его руки, перепачканные мукой, умело замешивающие основу для пирога.

В итоге, кажется, Пит понимает, что все его объяснения проходят мимо моих ушей, так что переключается обратно на рассказ о сегодняшнем дне.

— Знаешь, Паола спросила, не хочу ли нарисовать что-нибудь на той большой стене на входе, и Хеймитч в этот момент выглядел так, словно ожидал, что я наброшусь на бедную женщину с кулаками, — грустно хмыкает Пит, перекладывая ягоды на тесто и отправляя пирог в печь.

— Тебя это расстроило?

— Нет, — он пожимает плечами. — Я привык, что Хеймитч к нам так относится.

— Я не про Хеймитча.

— Про рисование? — он поднимает на меня глаза, и я киваю. — Ну, немного, наверное. К этому я тоже почти привык.

— А ты не хотел бы попробовать снова? Все-таки прошло столько месяцев, многое изменилось, — Пит глубоко вздыхает, безуспешно отряхивая руки от муки, и опирается на столешницу рядом со мной. Его взгляд одновременно отражает так много всего, что я теряюсь в попытках понять что-то без подсказки. — Пит?

— Вспомнил кое-что, — говорит он, не поднимая глаз, и я накрываю его руку ладонью, беззвучно выражая готовность выслушать. — После возвращения домой я смотрел на все эти картины, и… Ты видела их? Те, что стояли на чердаке?

— Не думаю, — честно отвечаю я, осознавая, что вообще-то почти не видела его картин. Лишь те, что везли на выставку в Капитолий, и еще несколько, которые показывал сам Пит.

— Да, скорее всего, не видела. Иначе бы ты поняла, насколько это странно. Там было всего два типа рисунков: какие-то ужасы с кровью, переродками и Ареной и… ты. Тогда я подумал: «Я либо боялся ее точно так же, как и всего, что было связано с Играми, либо она была единственным хорошим в моей жизни в противовес всем кошмарам».

— И к чему склоняешься? — вопрос вызывает у Пита улыбку, и он, наконец-то, поднимает на меня свои глаза.

— Думаю, истина где-то посередине.

— Ну, спасибо! — показательно толкаю его плечо, но Пит от этого только делает еще один шаг вперед.

— А что думаешь ты?

Теперь приходит мой черед глубоко вздыхать. Очевидно, время неподъемно тяжелых вопросов снова настало, но отвечать в этот раз придется мне. И после того, как Пит рассказал все, что меня интересовало, будет совершенно несправедливо снова прятаться от расспросов о чувствах.