— Тут будет здорово, — говорю я, оценивая проделанную за день работу. — От покупателей отбоя не будет.
И Пит так искренне улыбается в ответ, что я буквально зависаю на несколько секунд, поглощенная светлой синевой его глаз. Он настолько красив, насколько вообще это возможно или даже немного сильнее, что вообще-то уже даже нечестно с его стороны. Задаюсь вопросом, считала ли я так раньше до Восстания или хотя бы до Игр, но тогда в моё понимание мира вообще не входило разглядывание парней, поэтому ничего подобного на ум не приходит.
В таком режиме мы работаем с утра до вечера каждый день: иногда только вдвоем, иногда вместе с Хеймитчем, и хоть пекарня очень быстро преображается, что очень радует, мы настолько выматываемся, что буквально начинаем спотыкаться на ровном месте. Сначала Пит прибивает себе молотком палец, а потом я режусь об металлический край разобранной столешницы в тот же день, так что завтра решено устроить выходной. И, наверное, день в одиночестве расстроил бы меня, если бы не жуткая усталость.
Ну и если бы не тот факт, что после завтрака и возни с клумбами Пит совершенно неожиданно остается у меня, предлагая посмотреть телевизор или почитать. Пощелкав несколько каналов, мы решаем все же остановиться на втором варианте.
Пит читает вслух новую книгу, которую получил на этой неделе, с ногами усевшись в кресле, а я сижу напротив и, честное слово, стараюсь вникать в смысл слов. Он читает очень хорошо: с выражением и почти не запинается, облизывая палец, когда переворачивает страницу, и я больше слежу за движением его руки, чем за сюжетом, в результате чего вскоре засыпаю. А когда открываю глаза, солнце уже не светит так ярко, а Пит прочел больше половины книги без меня.
— Сколько я спала? — потягиваюсь, пытаясь разлепить глаза и понять, в каком вообще виде находятся мои волосы и я в целом.
— Часа четыре или немного дольше. Я не стал будить, ты выглядела очень спокойной.
Киваю, отчего-то заливаясь румянцем при мысли, что Пит смотрел, как я сплю. Остается только надеяться, что я не храпела и не пускала слюни, но сдается мне, это все равно было бы не самым худшим зрелищем в его жизни. В итоге мы перемещаемся на крыльцо, прихватив с собой лимонад, и просто молчим, прислонившись спиной к перилам и поджав коленки так, чтобы между нашими ступнями оставалось немного пространства.
— Расскажешь, что я пропустила в книге? — спрашиваю я, и Пит смеется.
— Ты заснула через тридцать страниц от начала, Китнисс. Если хочешь, могу оставить ее тебе, у меня есть еще.
— Мне больше нравится слушать. Ты очень интересно читаешь, — признаюсь я, отмечая довольную ухмылку Пита.
— Видимо, не очень-то интересно, — хмыкает он, немного наклонив голову. — Но я могу попробовать еще раз, если обещаешь не отрубиться через десять минут.
И я обещаю, только чтобы Пит остался после ужина, но все равно засыпаю практически мгновенно, и просыпаюсь от того, что он легко дотрагивается до моего плеча и предлагает помочь дойти до кровати, чтобы снова не спать на узком диване. Сквозь дремоту мне кажется, что он останется, но это не так, потому что, как только я удобно укладываюсь, уткнувшись носом в подушку, входная дверь тихонько хлопает, а я разочарованно вздыхаю.
За завтраком Пит шутит, что нашел способ как мгновенно меня вырубить, и я наигранно закатываю глаза, делая вид, что его самодовольная улыбка меня бесит, хотя внутри искренне надеюсь, что теперь он будет оставаться почаще.
К счастью, в этот раз я оказываюсь права. Он читает мне почти каждый вечер, за исключением тех дней, когда после работы в пекарне у нас совсем не остается сил, и однажды я даже держусь рекордный час, прежде чем уснуть. Омрачают наши книжные посиделки только приступы, которые по ночам мучают Пита, как он и говорил, гораздо чаще. Я застаю только несколько (потому что большую часть времени сплю), но даже этого хватает, чтобы оставшуюся ночь лежать без сна, бесконечно прокручивая в голове тонны мыслей. Однажды я делаю попытку приблизиться, но Пит выставляет вперед руку, удерживая меня за плечо, и еле слышно шепчет: «Пожалуйста, не надо», поэтому приходится послушно отстраниться.
К концу августа жара настолько нарастает, что становится совсем невозможно пребывать на улице, не заполучив солнечных ожогов, и мы с Питом бойкотируем стройку два дня подряд, не представляя, как добираться до города и работать в такую погоду. Утром третьего дня нашего безделья мне в голову приходит гениальная мысль — отправиться всем вместе к озеру в лесу, чтобы хоть немного охладиться. Но Хеймитч сразу же отказывается, заявив, что в жизни туда не сунется, а Сэй переживает, что это слишком далеко и для нее, и для внучки. Пит долго думает, но все же соглашается, и мне приходится максимально незаметно подать знак вмиг встревожившемуся ментору, что все в порядке. Пока сосед собирает нам в корзинку продукты и воду, я просто не могу поверить своему везению и пытаюсь не улыбаться во все зубы, хотя получается явно не очень.
И только разминувшись с Сальной Сэй на одной из полузаконченных улиц, меня тоже начинает охватывать легкое волнение. Смотрю на сосредоточенного Пита, шагающего по луговине, и задаюсь вопросом: «Чего я вообще жду от этого дня?». Осознание приходит не сразу, а когда это случается, то я очень удивляюсь сама себе, ведь на самом деле ничего не жду. Мне просто хочется провести время вместе с Питом, показать ему наше с отцом место, возможно, уговорить поплавать. И этого вполне достаточно, чтобы день мог считаться идеальным.
Конечно, мысли о чем-то большем посещают меня все чаще. Иногда, когда мы дурачимся в пекарне или идем вместе домой, случайно соприкасаясь плечами, я неосознанно представляю, как это крошечное расстояние в несколько шагов сократится до миллиметров, а потом и вовсе исчезнет, будто мы магниты, которые просто очень долго отрицали притяжение. Такие глупые, упрямые и ничего не понимающие магниты.
Но, к сожалению, ничего не происходит.
И хотя наша дружба — лучшее, что случилось со мной за последние годы, для себя я четко понимаю, что давно готова шагнуть хоть немного дальше. Но для этого нужна такая же готовность и с другой стороны, а тут уже начинаются сложности. Пит все меньше аккуратничает и опасается, но все его действия сугубо дружеские. Он почти не проявляет инициативы для сближения, и почти все весомые шаги в наших новых отношениях сделала я, а ему оставалось только согласиться или отказаться, поэтому в голове у меня формируется четкое понимание того, что следующий шаг должен быть именно со стороны Пита. Уж не знаю, насколько хватит моего терпения, но пока его хватает — я молча жду и довольствуюсь тем, что есть. И, если честно, это уже гораздо больше, чем мне когда-то казалось возможным.
Мы не спеша идем сквозь лесную прохладу, укрытые от палящего солнца пышной кроной деревьев, но, когда добредаем до озера, я все равно еле перебираю ногами. Пит с блеском в глазах рассматривает открывшуюся перед ним водную гладь и лучезарно улыбается, повернувшись в мою сторону. И отчего-то мне кажется бесконечно важным, чтобы в этом месте ему понравилось, будто оно является частью меня, что, если подумать, так и есть. Мне хочется, чтобы он полюбил озеро также сильно, как люблю я, так что наблюдать за его впечатленным выражением лица сейчас особенно приятно.
Быстро разбив лагерь, мы разуваемся и заходим по щиколотку в прохладную воду. Облегченно вздыхаю, позволяя песку и глине просочиться сквозь пальцы и медленно поглощать мои ступни.
— Почему ты раньше не предлагала сюда прийти? — блаженно зажмурившись, спрашивает Пит.
— Это озеро было нашим с отцом тайным местом, — пожимаю плечами, шагнув еще немного глубже. — Так что я никому про него рассказывала.
Пит молча кивает, а я раздумываю над тем, не слишком ли это прозвучало высокопарно. Не хотелось бы, чтобы он подумал, будто я не рада разделить с ним свои детские воспоминания и подпустить еще немного ближе. Но, кажется, такие мысли его не посещают.
