Привычный к жестким столичным нравам Сашей торопливо замахнулся, чтобы отвесить неучтивому детинушке оплеуху. Поскорей, пока имперская чиновница плетью не приложила. Но всадница лишь задумчиво повела бровями, будто не заметив дерзости, и староста в последний момент сделал вид, что чешет в затылке.

— Девка да еще совсем зеленая. — Разочарованно подумал он. — Перстень волшебный, небось, по наследству получила. Потыркается, на трупы насмотрится да со слезами обратно к мамкам-нянькам запросится. Эх, послали кого не жалко…

— Можешь называть меня достопочтенная госпожа главный расследователь тайной имперской службы по особо важным делам. — Последовал ответ. Последовавший за ответом взгляд оглушил хамоватого парня получше отеческой затрещины. Это было еще тем чудно, что в последний раз Вежек терял дар речи, когда зимой пьяным свалился в колодец.

— Э-это… допопо... допотопочтенная госпожа…  — После долгой паузы подал голос староста. — Это вы что же такое делать будете?

— Расследовать.

— Правду выпытывать что ли? — Робко спросил кто-то из парней.

— Можно и выпытывать. — Всадница поджала тонкие бесцветные губы, накинула капюшон, и больше до самого города не произнесла ни слова, за что вконец расхворавшийся староста был ей искренне благодарен.

Забурившись в первую подвернувшуюся гостиницу, я повалилась на кровать прямо в одежде и проспала до вечера следующего дня.

Приятное вечернее сияние мягко окутывало комнату, проглядывая сквозь стебли цветов в вазе, перебирало хрустальные шарики огромной, на весь потолок люстры, разбрасывая солнечные зайчики на снежно белых простынях. Я потянулась, с головой зарылась в мягкое одеяло, и замерла, втягивая носом приятный аромат лаванды, не шедший ни в какое сравнение с прогорклой сыростью, которой в течение двух лет смердила моя прежняя постель.

На столике лежал конверт с приглашением на ужин к бургомистру. Так и знала, что благая весть о моем «тайном» приезде обгонит меня на несколько дней. Но должность главного расследователя уже не представлялась мне в том мрачном свете, в каком виделась три дня назад, когда пришлось поспешно выехать из Аджея и тащится через всю империю к бесу на рога. Бадья воды с розовыми лепестками и поднос, полный снеди, окончательно примерили меня со своей тяжкой долей. Таким образом, несмотря на приобретенную помятость и наследственную угрюмость, мое лицо, высунувшееся между ставнями, можно было назвать вполне жизнерадостным. Живописный вид, открывающийся из окна, закрывала замшелая полуразвалившаяся башня, которая наперекор земному притяжению плавной дугой нависала над гостиницей. Я заметила у окна на самом верхнем этаже высокого темноволосого мужчину. Поймав мой взгляд, он отвесил грациозный полупоклон и, прежде чем я смогла ответить, скрылся в полумраке своей комнаты.

Внизу меня встретил конюх, спешивший донести благую весть о том, что моя чудесная, бесподобная, чистопородная кобыла давно вычищена, напоена, накормлена и заседлана. При упоминании седла мой зад налился свинцовой болью, а от воспоминаний о едком запахе лошадиного пота моментально скрутило желудок, отбивая всякое желание садиться на это пыточное приспособление. Ненавижу лошадей. Я собиралась высказать все это конюху, но взглянув в его чистые, горящие добротой и участием глаза, поняла, что не смогу. Это все равно, что сообщить ребенку, что доброго дедушки Ухты не существует. Стараясь отсрочить момент возвращения в седло, я морально и материально поблагодарила мужика за старания, заодно осведомившись, кто живет в старой башне напротив.

— Да там уже лет сто, как никто не живет.

— Но я видела силуэт в окне…

— Да вы что, госпожа, здесь все окна еще при моем прадеде замуровали, после того, как тогдашний начальник тюрьмы, знатный упырь, оттуда по пьяни вывалился. И главное ведь не случилось же с ним ничего, с начальником, только обе руки сломал. Так потом ходил еше кажный день лично проверял, чтобы, значит, совестливее закладывали…

Тут мужика окликнули, и конюх торопливо (от беды подальше) скрылся за углом, оставив меня самостоятельно переваривать услышанное. Я недоуменно пожала плечами, и тут же вышвырнула из головы мысли о таинственном окне, сконцентрировавшись на покорение конского хребта.

На поверку оказалось, что мои представления о городе, его жителях и царивших среди них настроениях, настолько же соответствовали реальности, насколько похоронная процессия соответствует свадебному картежу. Вместо заколоченных кривыми гвоздями ставень — открытые настежь окна с веселенькими занавесками, вместо пустынных улиц — оживленные толпы народа, вместо подозрительного прищура — улыбки и приветливые кивки. Я долго разглядывала ощеренную волчью пасть, намалеванную на вывеске харчевни «серый волчок». После ознакомления со вторым десятком подобных вывесок (одна висела даже над входом в булочную), в сердце стали закрадываться нехорошие подозрения. Количество волчьих атрибутов, названий и символик в Городце не поддавалось исчислению. Бойкие лоточники, торговавшие фарфоровыми фигурками, салфетками, гобеленами и коврами, подробно изображающими особо красочные моменты из трудовых будней логского оборотня, легко перекрикивали своих конкурентов, предлагавших населению серебренное оружие, чеснок, освященную воду и обереги.

Скоро на глаза мне попался красочный плакат, призывающий гостей и жителей города принять участие в охоте на оборотня. Достаточно было получить разрешение на уничтожение нечестивого зверя у городского охотничьего комитета. Стоило оно сущие гроши, зато сулило непередаваемые ощущения, бессмертную славу в веках, благодарность от последующих поколений, и баснословную награду в случае удачи.

Сумму награды разглядеть не удалось. Последняя строчка, в которой указывалась заветная цифра, была вся в разводах и затертостях, как если бы в нее часто тыкали пальцами в назидание ленивым мужьям.

По мере приближения к городской ратуше, на пути стали попадаться шумные компании в охотничьих костюмах, вооруженные луками и мечами. Некоторые гордо тащили за собой бездыханные волчьи туши — видимо на опознание. У главного входа в здание местного правительства царило настоящее столпотворение, в котором с трудом угадывалась очередь. Очередь галдела, ругалась и извивалась, словно гигантский морской змей. В последний раз такое скопление, многонациональных, раздраженных и подозрительных физиономий мне довелось повидать при пожаре в общественных купальнях Ниппура. Тогда для многочисленных потерпевших была организована выдача экстренной помощи в виде полотенец, накидок и фиговых листов, посмотреть на оную тут же сбежалось все население столицы.

Всегда знала, что для стоящих в очереди мужчин, слово «дама» — это совсем не повод пропустить кого-то вперед, а подсказка для употребления ругательств правильного рода, но продолжала упорствовать из чистой вредности. Назревал конфликт. Ситуацию разрядили мои коллеги по полу, заодно разрядив в меня парочку арбалетов. Я отступила назад, пропуская особо «наглый» болт рыжеволосой наемницы, метившей мне в голень, пожала плечами и уже собралась отступить окончательно, как вспомнила о перстне.

Императрицу здесь действительно уважали. Не просто подчинялись по праву сильного, костеря за кружкой пива последними словами, как у нас в Шумбере, а любили и почитали за высшее божество, всезнающее, всемогущее и справедливое. Возмущенная толпа смутилась, застыв в немом благоговенье, будто им показали не рубиновый перстень, а, по меньшей мере, тайный лаз в императорскую пивоварню. Смотрящий за порядком чиновник, подобострастно согнулся в три погибели (с непривычки разом хрустнув всеми суставами) и, талантливо выдавая приступ радикулита за почтительный полупоклон, повел меня на второй этаж.

Из распахнутых настежь дверей в коридор выливались потоки света, смеха и музыки. Несмотря на то, что до темноты было еще далеко, здесь уже вовсю жгли свечи и прожигали жизнь. Невидимый глазу лютнист из последних сил отрабатывал гонорар. Время от времени его мощный, прочувствованный бас, заставляющий гудеть пол под ногами, заглушался хором «подпевающих» луженых глоток. Тут уже содрогалось все здание. Никогда раньше не слышала, чтобы баллада о кровавых злодеяниях ужасного оборотня исполнялась с таким воодушевлением и весельем, бьющим аж через дверной косяк. Да что здесь, к ушам удужьим, творится?